Юрий Алянский - Рассказы о русском музее

Теперь, в сорок первом, люди старались оградить великана от превратностей войны. В Михайловском саду вырыли еще более глубокую яму.

Но опустить в нее всадника оказалось невозможным — он был слишком тяжел. Тогда выхлопотали две баржи с песком — они причалили к набережной канала Грибоедова у самой стены музея. Десятки людей таскали песок и засыпали статую. Песчаная гора росла, как египетская пирамида. Наконец, голова статуи покрылась песком. С боков «курган» укрепили досками, а сверху сделали накат из бревен. Поверх наката насыпали земли и засеяли ее овсом. Так завершился этот камуфляж.

А в музейных залах по-прежнему лежал в своем кресле умирающий Сократ, склонялся над своей бесконечной летописью Нестор, все так же задумчиво сидел, уронив книгу, Иван Грозный — мраморные и бронзовые герои скульптора Марка Антокольского.

Картины устанавливали в ящиках поближе к капитальным стенам, под каменными сводами. Напрягая последние силы, люди стаскивали в подвалы ящики с фарфором и мелкой скульптурой, с листами рисунков и гравюр. Путь с верхнего этажа в нижний продолжался порой два-три дня.

Заботы, каких хватило бы на огромный коллектив сотрудников, легли на плечи двадцати человек. Если б дело шло о набегах древних варваров, окна музея превратили бы в бойницы, за тяжелыми дверьми строили бы баррикады. Но как защитить сокровища искусства от современных варваров, от их фугасных и зажигательных бомб, от дальнобойной артиллерии, наконец, от воздушной волны после близкого взрыва, когда вылетают стекла и губительная сырость врывается в залы, угрожая краскам великих мастеров?

Камни Ленинграда со стоном приняли первые бомбы. Музейные работники познакомились с «зажигалками», изготовленными на родине Гёте и Дюрера. В стране, где родилась великая поэзия, бессмертная музыка, замечательные полотна и вдохновенная архитектура, теперь производилась смерть. В самый канун 7 ноября на территорию музея упала полутонная бомба, — по счастью, она не разорвалась. Но стекла дворца вылетели с печальным звоном, усыпав осколками нарядные паркеты.

Раны музея оказались сравнительно небольшими. Но в этом здании и маленькая пробоина могла привести к печальным последствиям, маленький осколок мог стать причиной великой потери. Потолки в некоторых залах были пробиты. Помещения, охраняемые обычно от каждого лишнего процента влаги, увидели снег. Хранители музея, голодные, теряющие последние силы люди, совершали каждодневный обход по залам музея привычным, но теперь ставшим длинным и трудным километровым маршрутом.

Блокадными веснами наступало оживление. На балконе просушивали произведения графики. Проверяли сохранность холстов. Летом 1943 года произошло то, что следует назвать подвигом или чудом: сотрудники музея решили отметить 99-ю годовщину со дня рождения Репина открытием выставки его произведений, собранных из различных коллекций. В тот день немцы особенно яростно обстреливали город. Сильный удар потряс стены музея. Когда дым рассеялся, люди увидели отверстие в стене здания.

Открытие выставки все-таки состоялось. Жизнь торжествовала в осажденном городе.

После прорыва блокады у немецких артиллеристов нашли план города, где творения великих зодчих нумеровались как мишени. Свой порядковый номер имел и Русский музей. Враги обстреливали тот или иной квадрат. Уничтожали то или иное Здание. Они лишили ленинградцев хлеба и воды, сна и покоя. Фашисты воспринимали Ленинград как сумму квадратов и районов, как сочетание пронумерованных объектов, доступных плановому уничтожению.

Но они ошиблись. Перед ними в дыму и горе лежал израненный, полуразрушенный город, который не был лишь арифметической суммой объектов, привычным топографическим понятием. Город стоял цитаделью великой истории, которая не подвластна огню и металлу. Он высился фундаментом жизни, не разлетающейся на куски от взрыва фугаски. Он оставался обиталищем человеческого гения.

Жизнь торжествовала в Ленинграде, давно объявленном врагами мертвым. Жил и Русский музей — вопреки всему, вопреки невозможности жить.

27 января 1944 года Ленинград полностью освободился от блокады. Дымились развалины пригородных дворцов. Черными обгорелыми клочьями оседали на снег куски парчовых тканей, сделанных когда-то на старинных русских мануфактурах. Валялись на земле изувеченные статуи. Но над Невой уже ударили разом триста двадцать четыре орудия, салютуя великому мужеству человека. И ослепительный после ночей затемнения свет фейерверка озарил изможденный, но выстоявший город, не пустивший врагов на свои прекрасные улицы. Победный фейерверк осветил и здание Михайловского дворца, залы музея, где горстка людей защитила великое достояние культуры.

Около трехсот бомб и снарядов упало за годы войны на территории музея. Они не поранили спрятанных сокровищ. Поднялась из земли Анна Иоанновна — бронза позеленела, покрывшись патиной. Разъезжались по залам валы с полотнами. Снова брали альпийский перевал богатыри-суворовцы. Опять грянул раскатистый хохот запорожцев, пишущих письмо турецкому султану. Осветились тревожные пейзажи Левитана…

И все-таки время, условия хранения, сырость, холод — все это оставило свою тяжелую печать. Судьба многих картин была теперь в руках реставраторов. Им предстояло потрудиться для будущих поколений.

Сейчас начнется операция. Свет! Вспыхнул купол большого рефлектора. Хирург опустил на глаза бинокулярные очки. Он подошел к больной, лежащей на столе. В его руке сверкнул скальпель…

Осторожно! Еще не дан наркоз!

Наркоза не будет…

Жизнь человека измеряется десятками лет. Биография произведения искусства — веками и тысячелетиями. Но картины тем более требуют сохранительных мер: холст и краски — отнюдь не такие совершенные материалы, как ткани человеческого организма, хоть и существуют они куда дольше. В мире произведений искусства тоже существуют болезни, старость, законы старения, нежелательные и вредные «агенты», отрицательно влияющие на «здоровье», наконец, несчастные случаи и трагические происшествия. Эти последние слова приходится ставить без кавычек: происшествия бывают самые настоящие.