Михаил Филипченко - Сборник диктантов по русскому языку для 5-11 классов

Росы в июле обильные, так и окатывают с каждой травинки. Даже листья клевера и луговицы влажные, в испарине; намокли и лепестки ромашек, листья же орешника и молодых осинок все в воде. Иду луговой тропинкой, на которую склонились сырые кисти мятлика, и сбиваю росу впереди себя корзиночкой, которая еще пуста. Но все равно мои брюки до колен стали мокрыми, тяжелыми. И корзиночка вся в воде, будто ее окунули в речке. Перехожу через дол на солнечные склоны, где уже обсыхают травы. Но в низине – тимофеевка и ежа по плечо, вот и иду долиной, как вброд по глубокой речке. Уже и покаялся, что решил переходить на эту сторону. Но вскоре здесь, на березовых холмах, я напал на белые грибы, свежие, еще прохладные, со скользкими, упругими шляпками. Грибники поймут эти счастливые мгновения.

Ради них и еще раз можно пересечь этот сырой луг, еще раз намочиться до плеч: солнце высушит, и все неприятности враз забудутся. А вот грибных радостей хватит до самого дома.

За грибами люблю вставать пораньше: если это в сентябре, то со звездами, когда в деревне еще спят, окна в домах занавешены и глядят на улицу малиновыми глазами гераней. Спят тропинки, отдыхает дорога. Только лес уже проснулся, распелся.

А на днях радость доставил легкий туман, что одел в голубое лесные долы. И кажется, что и березки выросли из него, из тумана. Над протокой он поднимается, и видишь, как и под водой ходят легкие шелковистые волны. А там, где уже нет тумана, в спокойной воде отражаются травяные берега, а березовый окоем перевернулся, как в зеркале. И, чудится, что под водой и не березы вовсе, а роскошные зеленые терема, и хочется нырнуть в это сказочное царство, чтобы разузнать, что и как.

А еще хочется посидеть у этой сонной воды и поделиться с ней секретами. Ведь восточное поверье утверждает, что даже сны, если их рассказать воде, обязательно сбудутся.

Июльские грозы величественные, грозные. Особенно это испытываешь в лесу, встретившись с ними один на один.

Утро предвещало дождь, сильно пахли травы, долго не раскрывались цикорий и вьюнок, в воздухе стояла духота. Но, надеясь вернуться до дождя, я все-таки ушел в лес! Гроза собралась быстро. Сначала засинелось где-то далеко, там же глухо погромыхивал гром. Потом эта синева ушла на запад. Но вскоре небо над головой стало вдруг заволакивать тучами, они кудрявились, мешались, росли. Заморосил дождь, потом припустил посильнее. Дождевые струи, упругие и стремительные, словно прошивали землю насквозь. Но дождь вскоре перестал, видно, решил передохнуть, чтобы ударить с новой силой. В лесу же потемнело, ничего не видно. И он весь притих, даже не дрогнет осиновый лист. Попрятались, присмирели птицы, бабочки, жуки, мошки, склонились травы. Все замерло в ожидании чего-то недоброго. И тут стремительно налетел ветер, а с ним молнии и дождь. Ветер терзал вершины берез, гнул их, ломал пополам большие осинки, сосны. Молнии слепили глаза, гром разрывал лесную темноту, заглушал шум леса. Дождь обрушился такой лавиной и с такой силой, что диву даешься, как такая масса его удерживалась в тучах. Вот уж действительно – разверзлись хляби небесные. И не спрячешься ни под каким деревом: вода с веток окатывает с головы до ног, она бежит ручьями по стволу. Уже течет с лица и головы, водой полнехоньки карманы. Ягоды в корзиночке размокли. Мокрая одежда холодно прилипает к телу.

А молнии освещают и освещают темень, гром настолько оглушающе разрывчатый, что кажется: разнесет сейчас и этот лес, и весь дол. И, стоя под беззащитной березкой, невольно думаешь о могучей силе природы. Сколько в ней, матушке, заключено ее, этой силы, сколько в ней доброты и гнева.

Но вот молнии стали реже и слабее, промежутки между ними и громом все больше. Дождь приутих. Гроза уходила.

А вскоре он и совсем перестал. Небо сразу очистилось, засияло солнце, и лес, умытый дождем, заблестел, зарадовался каждой березкой, каждым листком.

Все колеи и канавы полны воды. Шумит мутными ручьями дорога. Но земля вокруг уже задышала вольготно и легко, все распахнулось навстречу солнцу, все посветлело, умылось, все радуется. И травы снова тянутся вверх, хотя дождевые бусинки серебрятся еще на каждом листочке, они нанизаны по всему стебельку луговой овсяницы. Вылетели из укрытий на солнце птицы. Сушатся, рады-радешеньки, а иволга снова огласила дол своей чистой трелью.

И настроение такое, что впору снова вернуться в сырой и потому пока неуютный лес, будто и не было никакой грозы, будто и не промок до нитки.

Проснувшись, я долго не мог сообразить, где я.

Надо мной расстилалось голубое небо, по которому тихо плыло и таяло сверкающее облако. Закинув несколько голову, я мог видеть в вышине темную деревянную церковку, наивно глядевшую на меня из-за зеленых деревьев, с высокой кручи. Вправо, в нескольких саженях от меня, стоял какой-то незнакомый шалаш, влево – серый неуклюжий столб с широкой дощатою крышей, с кружкой и с доской, на которой было что-то написано.

А у самых моих ног плескалась река.

Этот-то плеск и разбудил меня от сладкого сна. Давно уже он прорывался к моему сознанию беспокоящим шепотом и точно ласкающим, но вместе беспощадным голосом, который подымает на заре для неизбежного трудового дня. А вставать так не хочется.

Я опять закрыл глаза, чтоб отдать себе, не двигаясь, отчет в том, как я очутился здесь, под открытым небом на берегу плещущейся речонки, в соседстве этого шалаша.

Понемногу в уме моем восстановились предшествующие обстоятельства. Предыдущие сутки я провел на Святом озере, у невидимого града Китежа, толкаясь между народом, слушая гнусавое пение нищих слепцов, страстные религиозные споры беспоповцев и скитников. Мне вспомнились утомленные лица миссионеров и священников, кучи книг на аналое, при помощи которых спорившие разыскивали нужные тексты в толстых фолиантах. На заре я с трудом протолкался из толпы на простор и, усталый, с головой, отяжелевшей от бесплодности этих споров, с сердцем, сжимавшимся от безотчетной тоски и разочарования, – поплелся восвояси. Тяжелые, нерадостные впечатления уносил я от берега Святого озера, от невидимого, но страстно взыскуемого народом города. Точно в душном склепе, при тусклом свете угасающей свечи, провел я всю эту бессонную ночь, прислушиваясь, как где-то за стеной кто-то читает мерным голосом заупокойные молитвы над заснувшей навеки народной мыслью.

Солнце уже встало над лесами и водами Ветлуги, когда я, пройдя около пятнадцати верст лесными тропами, вышел к реке и тотчас же свалился на песок, точно мертвый, от усталости и вынесенных с озера суровых впечатлений.

(По В. Короленко)