Елена Бурмистрова - Исповедь учителя, или История длиною в жизнь

Она выключила звук, но светящийся дисплей меня раздражал.

– Ты не можешь не отвечать ему вечно!

– А что я скажу?

– Правду!

– И что? Расставаться? – слезы лились по её щекам.

А моё сердце хотело выпрыгнуть от боли, которую я испытывала, глядя не неё.

Я собралась с силами и попыталась как-то вяло защитить ее парня, с которым она только что начала встречаться. В исходе событий я была уверена на сто процентов. Зная современную молодежь, в чудеса верить было трудно. Кому нужны проблемы, да ещё и такие! Я почти смирилась с мыслью, что удар от расставания будет ещё сильнее, чем от диагноза. Забирать её надо из Москвы, домой. Пусть будет тут, со мной. Что-то придумаем, как-то выкарабкаемся.

Но чем больше до меня доходила правда, тем меньше я была уверена в благополучном исходе. Я всегда была мнительной, тысячу раз ставила себе страшные диагнозы и жила с этим. Но что касалось дочери, то я теряла самообладание сразу, если что-то у нее шло не так. Это был удар. Я старалась делать вид, что я в порядке и принимаю правильные решения, ищу выход из этой страшной ситуации, но это было только у неё на глазах. Когда она уезжала в Москву, я забывала, что нужно есть, спать, я делала только одно – ревела. Я не спала ночами, не могла. Я довела себя до того, что засыпала на переменах в классе. В школе я ни с кем не общалась. Единицы знали, что что-то случилось и только потому, что приходилось несколько раз отпрашиваться, да и подробности я тоже никому не говорила.

Я ходила как тень. Подойти и прямо спросить, что со мной, никто так и не осмелился.

Прикинув сумму, которая мне нужна на лечение дочери, я поняла, что пропала. Таких денег у меня не было. Крайние меры – оформление кредита. Я была готова взять кредит на любую сумму. Помощь от родственников и друзей могла бы быть кстати.

И тогда я в первый раз обратилась к директору. Было неудобно, стыдно и непривычно. Директор явно не прислушивался к сути моей проблемы. Я это сразу поняла.

– Вы не хуже меня знаете, что у школы нет ни копейки – оформляйте кредит, – небрежно бросил он.

– Я знаю, но может, есть какой-то фонд, помогающий постоянным сотрудникам в тяжелых ситуациях, профсоюз, или ещё что-то?

Я чувствовала себя ужасно: голос дрожал, руки тряслись, как будто я совершала преступление.

– Я ничем не могу Вам помочь. Оформите кредит, – повторил директор.

Нет, я не обиделась. Я была в прострации.

Пробормотав: «Дай Бог, чтобы вас не коснулось», я вышла из кабинета.

Магаданская область 1977 год

Люди с плохим характером в жизни мне встречались часто. В Синегорье я подружилась с девочкой, её звали Наталья. Мы стали лучшими подругами, но у неё был странный и жестокий характер: необоснованные приступы гнева, постоянный психоз, элементы садизма. Все это серьезно омрачало нашу с ней дружбу. После каждого из таких приступов она плакала, просила прощения, но тут же через некоторое время всё повторялось. Ей доставляло наслаждение издеваться надо мной. Мне кажется, что в такие моменты она даже не могла себя контролировать. Зато когда она была в норме, нам было очень весело и интересно вместе. Прекратить дружбу я не осмелилась, так и мучилась до 9 класса. Одной из нехороших черт моей подруги была зависть. Мама у меня была моложе Наташкиной мамы лет на 10. Маме по блату откуда-то из-за границы привозили одежду. Когда я показывала Наташке обновку, она тут же просила меня взять её у мамы и дать ей поносить. Как-то раз мы основательно попались, мама узнала и очень ругала меня, так что больше я ничего Наташке не давала. Это стало причиной новых осложнений в наших отношениях.

Дружить с кем-то ещё Наталья мне не позволяла. Особенно она ревновала меня к Регине. Регина была очень милой и красивой девочкой, у меня с ней было много общего. Жили мы с ней в одном подъезде. Наталья после того, как увидела, что мы стали много проводить время вместе, закатила нам обеим такой скандал, что Регина испугалась и начала обходить меня стороной.

Когда я уже была взрослой, то узнала, что у мамы моей подруги были серьезные проблемы с психикой. Видимо, это передалось Наташе. Я ее простила.

Однажды зимним утром мы весело бежали в школу, был небольшой для Синегорья морозец, всего – 42 градуса. Я в последний момент надела модные сапоги, хотя мама мне говорила, что нужно надеть «прощай, молодость». Я её не послушала.

Момент, когда я упала, и на меня завалились все мои подружки, я помню, зато потом всё в моем сознании было очень смутно. Самое яркое впечатление – звёзды в глазах. То, что я сломала ногу, я не поняла, так как потеряла сознание. Очнувшись, я встала и пошла, но нога почему-то раздвоилась. Я испугалась.

– Девочки, у меня что-то с ногой, – испуганно сказала я.

– Подвернула, – ответили подруги. Они вставали, отряхивали снег и громко смеялись.

– Нет, что-то не то, она раздваивается.

Я начала паниковать. Наталья кричала:

– Ну, мы идем в школу или нет? У нас география первая. Учителя географии мы ненавидели и жутко боялись.

– Наташ, я не могу, – расплакалась я.

Тут подруга поняла, что я не шучу и сама испугалась.

– Что делать? – спросила с ужасом в голосе Наталья.

– Беги за родителями, – сказала я.

Наталья побежала ко мне домой. Через минуты три я увидела бегущего ко мне отца. Он был напуган, схватил меня и стал спрашивать, как я упала и что со мной. Машины не было. До скорой мы не дозвонились. Я замерзала. Тогда отец взял меня на руки и понёс сам в больницу. Больница стояла практически на реке, в километре от нашего дома. Всю дорогу отец нёс меня на руках. Я ревела в больнице всё время. Нет, меня не пугали жуткие переломы обеих костей, меня пугало то, что меня не будет на новогоднем вечере в школе. Было 16 декабря 1977 года.

Пропуски уроков и плохое отношение ко мне в классе стало причиной того, что я даже радовалась, когда оставалась дома. Три месяца я не была в школе. Когда же вновь вернулась, в журнале у себя увидела ряд двоек по математике. За каждый пропущенный урок стояли не буквы «н», а отметки «2». Так родилась моя «любовь» к математике. Учитель Запорожская была старой девой. Учеников она ненавидела. Мой отец был в дружеских отношениях с директором нашей школы Олегом Алексеевичем. К нему он и обратился, чтобы узнать, почему больному ребенку учитель ставит отметки «2». Директор вызвал Запорожскую и отчитал по полной программе. Так родилась её «любовь» ко мне. С той поры отметка «пять» мне могла только сниться. Те, кто списывал у меня контрольные, получали «5», мне же она ставила абсолютно несуществующую в СССР отметку «4+».

И только один раз мне её стало действительно жалко, когда я увидела её одну, прогуливающуюся по направлению к реке. Я, будучи ещё в принципе ребенком, поняла, что она абсолютно одинока.