Кристиан Зальцманн - Книжка для раков. Книжка для муравьев (сборник)

Это обращение оказало на Адольфа очень хорошее действие. Когда звучали слова: «Погаси в агнце свое яростное пламя!», он начинал дрожать, потому что совсем не был приучен к таким выражениям, а Бога он знал всегда как бога любви.

Вскоре это зашло у него так далеко, что он не мог больше видеть молнию и испытывал страх смерти, как только приближалась гроза. Его кузен этому очень радовался и каждому говорил, что он привил маленькому Адольфу богобоязненность.

У мастера Генриха было два сюртука – сюртук повседневный и сюртук выходной. Один он надевал, когда шел в церковь, другой – когда занимался своими делами и для повседневного общения. Стало быть, он полагал, что надо иметь и две религии – одну для церкви, другую для повседневной жизни.

Чтобы это пояснить, я приведу лишь один пример. В церкви, которую он посещал, проповедовал магистр господин Рудольф, обычно изображавший смерть как переход из земной жизни в другое состояние, которое для всех, кто жил на земле праведно, является истинным благодеянием, и поэтому он утверждал, что Кристианину не нужно бояться смерти. Мастер Генрих охотно это слушал и верил в это – пока находился в церкви. И это было частью его религии для церкви.

Но в его религии для повседневной жизни смерть представлялась совершенно иначе, как самое ужасное зло, с которым могут столкнуться люди. Если он получал известие, что кто-то из его знакомых умер, то всякий раз всплескивал руками и говорил: «Господи, помилуй! Он тоже умер? А был таким славным и милым человеком!» Если он чувствовал небольшое недомогание, то часто терял все свое самообладание и говорил: «Ах, Боже милостивый! Я готов все стерпеть, лишь бы не умереть!» Когда смерть лишила его жены, он хотел повыдергивать все волосы на голове, надел черный, как смоль, сюртук, повязал длинную траурную повязку вокруг своей шляпы и точно так же переодел детей.

Этим он добился того, что его дети, особенно его сын Бернхард, и в самом деле стали бояться смерти. У него всякий раз начинало колоть сердце, если он слышал звон колоколов по умершему, а если он видел мертвеца, то у него по спине начинали бегать мурашки.

Однажды Бернхард заболел корью, с которой он мог бы легко справиться, потому что обладал довольно крепким здоровьем. Но когда его состояние стало внушать некоторые опасения, отец в тревоге начал бегать по комнате, жалобно стонать и говорить: «Господь Иисус, сжалься, он умирает! Мой Бернхард умирает! Беда! Бернхардик! Не умирай! Ах, не умирай! Ах ты, милый сердцу Бернхард, не умирай!» Мальчик испугался, у него начались судороги, и он действительно умер.

«Чу! Как милый Боже бранится!» – говорила мать своему ребенку, когда гремел гром. «Берегись, Бог накажет!» – говорила она, если тот не хотел сразу слушаться. Часто, когда он позволял себе самые невинные шалости, она грозила ему огненной преисподней, а если что-то рассказывала, то обычно о преисподней, в которую добрый Господь бросает плохих детей на вечные муки дьяволу.

Фикхен не могла не верить своей матери. Она тотчас представила себе милого Боженьку как злого мужчину, который получал удовольствие от того, если своим грохотом мог испугать людей, не позволял бедным детям никаких радостей, а сразу с гневом на них набрасывался, если они немного шалили и, скажем, порвали фартук, и был таким жестоким, что сразу отдавал их дьяволу, если, к примеру, они разбивали чашку или опрокидывали стакан с пивом.

Фикхен непременно должна была невзлюбить милого Боженьку.

Вместо того чтобы при грозе подойти к окну и восхититься величественностью Творца, помолиться Ему и восхвалить Его за благодать, пролитую Им на их сады, она забивалась в угол и вся дрожала.

Хотя она ежедневно молилась во время своего утреннего и вечернего богослужения, но не из любви и благодарности, а из страха, что милый Боже вдруг станет злым и накажет ее.

У нее обязательно должна была появиться также и неприязнь к Его слову. Она рассматривала это как способ, которым Бог хотел лишить людей радости.

Она слышала, когда стала большой, как все проповедовали, что Божье слово – великая благодать, но никогда не могла в это поверить.

1. Отец Каспара заставлял его каждый день учить наизусть большие отрывки из псалма и катехизиса. Если он запинался или не выучивал вовсе, то отец за это его сильно лупил.

«Обрати свое стремление на Господа, который позаботится о тебе и не оставит праведников в тревоге». – «Невежда! Неужели ты не можешь этого запомнить?»

Так он однажды ему сказал, когда тот не выучил этот красивый стих, и вдобавок дернул его за волосы.

Каспар непременно должен был невзлюбить книгу, из-за которой его так часто лупили. Едва он приходил из школы, как ее отбрасывал, и у него никогда не возникало желания снова в нее заглядывать.

2. Один отец действительно хорошо относился к религии и очень хотел, чтобы к ней как можно скорее обратились и его дети. Но он вел себя так неразумно, что невольно привил им отвращение к ней.

Уже с четырех лет его дети должны были от начала до конца присутствовать на публичном богослужении. Хотя они еще не умели читать, все равно должны были брать с собой сборники псалмов и слушать пение прихожан, и хотя они пока еще совсем ничего не понимали из проповеди, их все-таки заставляли ее внимательно слушать.

А поскольку все дети любят движение и не могут часами сидеть на одном месте без дела, Кристианское богослужение, где они вовсе не находили развлечения, что было более подобающим для их детского разума, обязательно должно было вызвать у них неприязнь.

Эта неприязнь стала еще больше, потому что даже зимой, в самую лютую стужу, они должны были идти в церковь.

«Боже милостивый! Уже опять воскресенье!» – говорили они, когда слышали звон колоколов, служивший сигналом к богослужению, и часто со слезами искали одежду, в которую должны были облачиться.

Эта неприязнь укоренилась в них так глубоко, что они не избавились от нее и став старше. Они жадно ухватывались за любую возможность не ходить в церковь, а если и посещали ее, то проповедь и песнопение приносили им мало пользы, потому что то и другое они слушали с неудовольствием.

1. Сосед Томас помимо всех прочих недостатков имел еще тот, что всегда говорил плохо о людях. Особенно колкие фразы он отпускал, когда разговор заходил о священниках или учителях.