Журнал Наука и жизнь, 2000 № 04

Чтобы не быть голословным, назову профессора Атабекова в Московском университете, с которым мы ведем переговоры о том, чтобы взять лицензию на некоторые из его открытий. Дело в том, что Иосиф Атабеков и его сотрудники, отлично разобравшись в том, как западные компании развивают сейчас биотехнологический процесс, увидели его узкие места и предложили некоторые решения, как эти узкие места устранить. В лаборатории Атабекова делают науку самой высокой пробы. Но зрелый подход в данном случае заключался не только в том, что наука хорошая, и даже не столько в том, что они закрепили за собой достигнутые результаты и русским патентом, и в Европе, но в том, что они знали, каких именно технологических решений требует рынок. Как часто, получая интересные результаты 20— 30-летних исследований, мы не спрашивали себя, а нужно ли кому-то то, что мы предлагаем. Расходы на патентование оказываются вдвойне обременительными, если патентовать то, на что нет спроса.

— А в чем суть открытий профессора Атабекова?

— В его лаборатории обнаружена возможность запускать работу дополнительного гена в растениях в отсутствие дополнительного промотора. Любой ген имеет структурную часть, промотор и терминатор — некие участки, сообщающие организму о наличии данного гена, о том, что его надо прочитать, сделать из него белок и т. д. Классический учебник генетики скажет вам, что ген читается рибосомой только с участка, непосредственно прилегающего к промотору, то есть один промотор — один белок. Современный учебник скажет: необязательно, в том случае, если есть некий участок ДНК, который, будучи прочитан и переведен на информационную РНК (или матричную — мРНК), дает возможность рибосоме распознать его и садиться не в начало мРНК, а в серединку этой молекулы, и с этого момента читать вконец все, как будто бы там был вот этот самый участок, который она распознает. То есть в одной мРНК может быть закодировано несколько белков, и рибосомный комплекс будет считывать каждый из них, так сказать, в отдельности, исходя из распознавания элемента, который по-английски называется internal ribosome entry site («место вхождения рибосомы внутрь молекулы»).

Предложенное группой профессора Атабекова решение позволяет с минимальным количеством промоторов читать большее количество генов и получать больше белков. Это важно не только само по себе, но и в плане интеллектуальной собственности. Дело в том, что вирусы — очень экономичные вещества, в них мало лишнего, и всунуть, как мы говорим, туда дополнительный промотор технологически очень сложно, а иногда просто невозможно, потому что все варианты использования дополнительного промотора уже запатентованы конкурентами. То, что предлагает Атабеков, позволяет практически безболезненно это делать, обходя многие патенты других компаний, которые, проработав в этой области по 10–15 лет, попытались сделать так, чтобы без их лицензии нельзя было эти процессы использовать в промышленном масштабе.

— Юрий Юрьевич, вы имеете возможность и оттуда, из-за рубежа, и отсюда, изнутри, видеть и оценивать положение отечественной науки. Есть ли у вас рецепт для ее выживания?

— Выписать рецепт я, конечно, не могу, но позволю себе привести в пример свой институт и немножко рассказать о том, что сделал сам.

Институт клеточной биологии и генной инженерии был создан Украинской академией наук в 1989 году на базе отдела Института ботаники вокруг новых технологий и относительно молодыми людьми. На момент создания института средний возраст сотрудников был 30 лет с небольшим. Через два года Советский Союз распался на отдельные государства, открылись границы, и молодежь потянулась на Запад — на родине стало не до науки. Из 150 сотрудников института примерно 50 уехали, и фактически никто не вернулся. Из тех, кто уехал, едва ли не все нашли себе приличные места: 20 % — в компаниях и 80 % — в университетах. Я могу вам показать публикации в таких журналах, как «Нэйчер», «Сайенс», «Доклады Академии наук США», и вы увидите, что наши бывшие сотрудники выступают первыми авторами.

— В ваших словах слышится гордость за тот высокий уровень, который ваши сотрудники продемонстрировали за рубежом. Но неужели вам, самому молодому в стране академику, только недавно ставшему директором института, созданного в расчете на вас и ваших коллег, не было досадно все это наблюдать?

— Конечно, мне, как директору института, терять сотрудников не хотелось, но потеря была бы двойной, если бы они не уехали, а просто закопали свои таланты здесь, где условий для того, чтобы заниматься серьезной наукой, больше не было.

В создавшемся положении я стал думать, как быть с институтом. Размышлять об этом мне было легче, чем моим коллегам, поскольку в 1991 году я сам получил приглашение крупной американской компании и поехал туда работать на следующих условиях. Первое: я сохраняю за собой пост директора института в Киеве и буду приезжать сюда по крайней мере раз в два месяца на неделю. Компания согласилась и финансировала мои поездки — шесть поездок в год. Второе мое условие: давать институту гранты для поддержания его работы — также было выполнено.

Конечно, я понимал, что компания должна жить по законам бизнеса и деньги она будет выделять только на то, что нужно ей. Проводить сбор биологического материала и анализ биологического разнообразия на фармакологическую и агрохимическую активность было для нас не очень профильной работой, но в 1992 году, согласно контракту с компанией, институт начал этим заниматься. Я знал, что в какой-то мере это была, грубо говоря, проституция, но мне казалось, что на первом этапе она оправдана. Для того чтобы обучиться, институт готов был взять на себя второстепенные компоненты технологического процесса с тем, чтобы в материальном отношении встать на ноги, а кроме того, получить представление о том, как биотехнологический процесс организован во всем мире, каковы требования больших компаний и куда все это идет. Словом, как играть в эту игру…

— Простите, прерву вас. Давайте открутим пленку назад. Расскажите, пожалуйста, как вы дошли до жизни такой? Где родились, учились?

— Родился в Закарпатье, окончил школу с физико-химическим уклоном. Физику, естественно, знал хорошо и решил стать физиком (вообще я рано понял, что буду заниматься наукой). Но тут выяснилось, что бурными темпами начала развиваться биология, и я придумал, что биофизика — это и есть та физика, которая меня интересует. В 1966 году я поступил в Киевский университет имени Т. Г. Шевченко на факультет биофизики. Вспоминаю, что у моей мамы было достаточно денег, чтобы дать мне на билет в одну сторону. Если бы я не поступил, то мне бы не на что было возвратиться домой.