Array Журнал «Аконит» - АКОНИТ 2020. Цикл 2, Оборот 3-4

Несмотря на то, что вещи пролежали добрых полчаса без присмотра, они не сдвинулись ни на сантиметр. «Хороший мальчик», — шутливо, но осторожно, как дрессировщик тигра, погладил Калитин кенгурушку по рыжей голове и принялся одеваться.

Звонок телефона застал Ивана уже в дверях. Вообще было удивительно, что в доме осталась рабочая вещь, на которую не позарился вандалистый наркоша.

— Доброе… здравствуйте. Мне нужно поговорить с Иваном Калитиным, — голос в трубке подрагивал.

— Это он. В смысле — я, — Иван уже приготовился к тому, что секретарша передаст трубку Семёнычу и начнётся концерт.

— Вам нужно срочно приехать во вторую больницу. Ваш брат… скончался сегодня ночью. Асфиксия.

Всё, что происходило потом, Калитин помнил слабо. Поймал «ивана», добрался до больницы, где опознал брата. На каталке тот выглядел почти подростком. Нескладный, высокий, несмотря на болезнь; даже первый пушок начал проклёвываться над губой.

«Почти взрослый ведь. И когда только успел?».

Потом Иван получил заключение о смерти. Тут же подписал договор с суетливым представителем ритуальной конторы и уже через три часа держал в руках небольшую урну с останками собственного брата.

На обратном пути, немного придя в себя, заглянул к завотделения, который, уже отыграв роль скорбящего, держался почти раскованно.

— У меня один вопрос, Владислав Сергеевич. Асфиксия — это ведь удушение?

— Да, вы совершенно правы, Иван, простите, не помню, как по батюшке.

— А вы не думаете, что это могло быть убийство?

Врач поменялся в лице, но голосом не дрогнул.

— И кто же, позвольте вас спросить, мог убить мальчика в лежачем отделении? А главное — зачем?

— У вас тут совсем никакой охраны нет…

Иван замялся, пытаясь подобрать слова; нельзя же было рассказать о костюме, который жёг всё его тело. Калитин не мог понять чувствует он это на самом деле, или всё происходящее — лишь плод его собственной фантазии. На воре и шапка горит? Или оранжевый капюшон?

Владислав Сергеевич, заметив смятение гостя, продолжил.

— Среди наших пациентов подобный диагноз — не редкость. Сами понимаете — отделение тяжёлое, а тут столько лет и без улучшений…

Попытки Калитина вернуться к вопросу лишь выводили врача из себя. Иван собрался было сказать ему напоследок что-нибудь обидное, но понял, что брата больше нет, точнее — он держит всё, что осталось от Васьки, в собственных руках — и никакие разговоры ничего изменить уже не могут. Поздно.

На работу Калитин не пошёл и даже звонить не стал. Маринкин дом обошёл за квартал. Забрал деньги из нычки, взял кое-что из вещей, Пикуля — «теперь-то я его дочитаю» — и пошёл на вокзал. День стоял тёплый, даже, попрятавшиеся перед лицом приближающейся зимы кошки высыпали из подвалов и грелись теперь в солнечных лужицах.

— На любой ближайший до Москвы, — Иван протянул паспорт в окошко.

В ожидании поезда он прогулялся по облупленному зданию вокзала, задержался у невесть как сохранившегося с советских времён огромного зеркала и… не узнал себя. По крайней мере таким, каким видел позавчера, в витрине универмага.

Благородная импозантность затёртой джинсы, плечи под чистой толстовкой расправлены, кожа лица не блестит в тени капюшона, затянутая жирной плёнкой, глаза смотрят прямо и уверенно. Ни следа от обиженного помятого жизнью сморчка.

Поезд крикнул птицей и вытянулся вдоль перрона. Не обращая внимания на суетящихся соседей, Калитин запрыгнул на верхнюю полку плацкарта и пристально смотрел в окно, пока не увидел окраину родной деревни, а чуть позже — пустую посадочную платформу. Когда она скрылась из виду, Иван отвернулся от окна и натянул капюшон на глаза.

Чем дольше длился его спуск по суглинку склона, тем больше Михаил Вачегов сожалел о том, что ввязался в эту авантюру. Ступать приходилось осторожно; склон был крутым и осыпающимся, к тому же, покрытым тонкой корочкой наледи, которая в мертвенном свете увядающей луны начала ноября имела вид струпьев на коже прокажённого мертвеца. Спуск напоминал нисхождение в недра гробницы, не открывавшейся многие сотни лет — и вот, наконец, любезно отворившей двери перед своим новым обитателем, испустив в мир тошнотворные миазмы.

Вскоре его ноги ступили на горизонтальную поверхность, и Михаил позволил себе отдышаться и выкурить сигарету. Впереди лежала изрытая оврагами местность, покрытая смешанным лесом. В течение последних пятнадцати лет он не бывал здесь, и те немногие воспоминания о тропах и полянах, что не истёрлись среди бесконечных тусовок, не были унесены дымом травки и не растворились в морях алкоголя, сейчас отчаянно пытались разорвать сковавшие их оковы. Михаил посмотрел на часы — они показывали без пятнадцати час. Стоило поторопиться, ведь этот придурок сказал, что встретится с ним ровно в два в «месте, где всё началось».

Вячеслав Горькин… За свои без малого тридцать пять лет Михаил встречал различных людей, как одержимых всевозможными идеями, так и начисто лишённых оных. Вячеслав не подходил ни под одну из этих категорий; возможно, поэтому Михаила поначалу и потянуло к нему.

Он был замкнут, раскрываясь лишь в компании немногих товарищей. Он был толст и некрасив, не имея никаких преимуществ в глазах противоположного пола. Когда девушка, по которой он страдал много лет, в итоге вышла замуж за похожего на Ричарда Гира красавца, Михаил, конечно, посочувствовал горю приятеля — но после не раз и не два высмеял страдальца за бутылочкой пива в кругу своих знакомых.

Многим ещё можно было охарактеризовать Вячеслава, но главным было одно. Он был тронутым.

Возможно, он был таким всегда, однако в первое время после их знакомства ни о чём подобном речи не было. Ровно до того дня, когда Вячеслав с торжественным и таинственным видом провозгласил ему, что на протяжении уже нескольких ночей видит один и тот же сон. В нём трое созданий, чьи истинные формы с трудом угадываются под вязкими накидками, делятся с ним откровениями о мирах по ту сторону всех восприятий и о существах, чей облик неописуем и ужасен. Вячеслав был искренне уверен, что эти создания действительно существуют и связываются с ним через сны — хотя Михаил и пытался уверить его в обратном. Позже он зарылся во всевозможные оккультные книги, и постепенно все его диалоги и рассказы начали сводиться к тому, что он извлёк из их чтения, и что сделал сам, следуя найденным там руководствам. Затем он сообщил, что все оккультные книги и всё, что изложено в них — ложь в третьем поколении, и что теперь он — под диктовку тех самых трёх созданий из его снов! — пишет свой собственный труд. Он даже показывал Михаилу некоторые страницы, исписанные корявым почерком — однако мешанина из заунывного пафоса разрозненных кусков текста, перемежающихся странного вида диаграммами и символами, лишь вызвала усмешку и дала лишний повод для того, чтобы посмеяться над тронутым.