Array Журнал «Аконит» - АКОНИТ 2020. Цикл 2, Оборот 3-4

Я не знал, что на это сказать. Меня била сильная нервная дрожь, я весь покрылся холодным потом, как будто только что лицезрел всё это инопланетное действо собственными глазами. Богомол тем временем перебрался моему рассказчику на плечо, а оттуда, по щеке, на чалму, и устроился прямо на макушке, расправляя и вновь собирая свои крылышки.

— Я… ээээ… ну-у… а что с этим, как его, переносом сознания? Ваш учитель сделал его вам или же?..

Брамин смотрел на меня, хитровато улыбаясь, его глаза таинственно светились в полумраке южной ночи. Из-за двери мансарды послышался голос его жены, очевидно, звавшей нас ужинать на хинди. Я смотрел на этого странного безумного брамина, и мысли у меня в голове путались. Потом он хохотнул, быстрым движением схватил богомола со своей чалмы и с хрустом заглотил его целиком.

Я живу за чертою летопогоды, в квартале первой луны декабря, и у нас здесь всегда минус четыре градуса Фаренгейта.

Моё имя — так начиналась одна старинная книга, которую я читал в детстве — Тереза Мария Берта Авель, или просто — Авель.

Моя жизнь проста, безыскусна, и в ней нет ничего интересного, мои родители умерли, когда мне было три года, от циркониевой лихорадки, которую мне удалось пережить, но где-то глубоко внутри я всё ещё болен, и иногда, по вечерам, я кашляю, кашляю долго, безысходно, и вспоминаю о том, что также кашляла моя мать перед смертью.

Живу я в небольшой комнатке в многоквартирном доме, которая осталась мне от родителей.

Работаю я на заводе, на конвейере, там, где производят разноцветные кубики многоразового рисового супа. Я должен выбирать из кубиков на конвейере синие кубики и складывать их в коробки, а дальше на конвейере складывают в коробки кубики других цветов.

Синий цвет я ненавижу.

Все мои утра одинаковы. В шесть утра включился кристалл потолка, озарив комнату седьмой симфонией Людвига Вана.

Я пошёл умываться, потом был завтрак и холодный бутерброд с концентратом сыра.

Потом я пошёл на свой завод, утро было тусклым и серым.

Прохожие были одеты в тяжёлые тёплые пальто, и каждый спешил на свою фабрику.

Я шёл медленно и думал о том сне, который снился мне сегодня — жаркий день в квартале четвёртой луны августа, я лежал на берегу моря и вдыхал отчётливое тепло солнца, пока меня не окликнула какая-то девушка — Авель… и я понял, что я ее люблю… а она — любит меня…

В кварталах летопогоды я не был ни разу, и море видел только в кристаллах сна.

Я закурил первую утреннюю сигариллу, и сердце отозвалось привычной болью.

На заводе всё было как всегда — синие кубики, пятнадцатиминутный перерыв на обед и снова синие кубики.

После работы я не пошёл сразу же домой, а свернул в сторону реки и ее бесконечной набережной.

Исеть была закована в холодный торжественный лёд, в ее чёрных снах вода была свободной, освобождённой ото льда в летомесяце под названием июнь.

Исеть была покрыта льдом ещё задолго до моего рождения, и ее лёд был испещрён снежными тропами тех, кто хотел сократить здесь путь.

Прохожих на берегу реки не было, все уже разошлись по домам к источникам искусственного тепла.

Я посидел на парапете набережной, куря сигариллу, и тоже пошёл домой.

По дороге домой я встретил двух леточеловек, их плащи были окрашены жёлтым, дымчатым светом, я обогнул их, чтобы случайно не коснуться силового поля, под защитой которого они находились.

Что они делают здесь — вот чего я не пойму, ведь здесь нет ничего интересного.

Может, для них это нечто вроде экскурсии, может, они скучают по снегу, так же, как мы скучаем по солнцу и тёплому летнему дождю.

Дома я включил кристалл визора, там передавали новости соседних кварталов — января и ноября.

В ноябре, как всегда, был дождь, а в январе — сильная, сорвавшаяся с цепи, метель.

В январе я был однажды, в детстве, на школьной экскурсии, там было ещё холоднее, чем у нас, и все были закутаны в тёплые шарфы и меховые накидки.

Детей декабря там явственно не любили, и больше я там не был ни разу.

А вот в октябрь — месяц моего рождения — мне путь закрыт, как и во все другие месяцы, кроме января и февраля.

Такие дела.

Все люди застыли в кусках янтаря, но птица — другой самолёт…

По визору началась космострелялка, я приглушил звук и взял свою любимую книгу — письма Марины к Килгору Трауту.

Кристалл потолка излучал сонный голубой свет.

Я лёг на кровать, держа в руках письма другого одинокого человека, такого же одинокого, как я, и даже больше.

В одиннадцать я включил кристалл сна, выпил свои таблетки — снотворное и антидепрессанты — и уснул.

Мне снова приснилось море, оно было мертвенно-зелёного цвета, и на берегу моря был я один, берег был диким и отчуждённым, словно миллион лет назад.

Следующий день был выходной — воскресенье, и мне не нужно было идти на завод.

Ко мне пришла Белка, это моя девочкадруг.

Ей тоже восемнадцать, как и мне.

Знакомы мы уже восемь лет.

Мы выпили псевдозелёного чая и стали собирать паззл — картину какого-то древнего художника под названием «Подсолнухи».

Собираем мы его уже несколько недель, и получается пока плохо, Белка всё время путает фрагменты и вообще плохо разбирается в цветовой палитре.

Она тоже, как и я, переболела в детстве циркониевой лихорадкой, только ее родители выжили, а мои — нет.

Можно было пойти в синематограф, но у нас не было денег, моя зарплата была давно, и после паззла мы решили просто пойти погулять на улицу.

Мы прошли Элизиумом и вышли на бульвар Рабов.

Шёл снег — тихий и отстранённый.

Белка была закутана в тёплое пальто, а на мне была меховая куртка.

— Тебе снилось море? — спросил я ее.

— Нет, — ответила она, — никогда, я даже плохо представляю себе, что это такое, это кажется большое количество солёной незамерзшей воды?

— Ну да, примерно так. Так пишут в газетах.

— А чего ты спрашиваешь?

— Просто, мне оно снится, постоянно снится.

— Сходи в психбольницу.

— Я и так хожу туда каждый месяц. Ну расскажу я им про море, и что?

— Не знаю, может, от этого есть какие-то таблетки.

— Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом.

Мы дошли до реки и ее покорного льда, река выглядела как рано состарившаяся и некрасивая женщина.

Я закурил сигариллу, а Белка достала из кармана псевдоорехи.

Так мы стояли, пока не погасло солнце, и наш квартал не стал темным, но вскоре зажглись фонари вечера.

Потом я проводил Белку домой, она жила на улице Калек, и мы попрощались.

Она поцеловала меня в щеку и, отряхнув перчатки от снега, взошла по своей лестнице.