Array Журнал «Аконит» - АКОНИТ 2020. Цикл 2, Оборот 3-4

Я постоял ещё немного, глядя на ее горящие окна, а потом пошёл домой.

Этот месяц называется декабрь-4.

Такие дела.

У нас никогда не наступает новый год.

Редкие вечерние прохожие были сумрачны и глядели хмуро и неприветливо.

Я дошёл до своего дома, там всё было по-прежнему.

И в этот раз несобранный паззл так и лежал на столе, храня невидимое тепло рук Белки.

Люблю ли я ее? — вот вопрос, который занимает меня даже больше, чем вопрос — любит ли она меня?

Я не знаю, честно, не знаю, я слишком к ней привык, она девочкадруг, слишком много лет мы знакомы.

День сегодня был долгим, и, даже не ходив сегодня на завод, я почувствовал, как устал.

Зевая, я расстелил постель, включил кристалл сна и уснул.

Море было напоено солнечным светом.

Оно было удивительно спокойным и безмятежным.

Я сидел на берегу, песок просыпался сквозь пальцы.

Вверху парили небольшие птицы, названия которых я не знал.

На берегу я был один.

Жалко, что во сне со мной не было Белки, она была бы рада увидеть море.

Пробуждение было внезапным, мерный шум моря сменился холодным криком кристалла потолка.

Я кое-как встал, ещё не вполне отойдя ото сна, и направился в ванну.

Есть мне не хотелось, и я ограничился только псевдокофе.

Утренняя дорога на завод была заполнена бесконечным падающим снегом.

На другом конце квартала Белка шла на свою фабрику текстильных изделий.

Выбирая на ленте конвейера синие кубики, я думал о Марине и Килгоре Трауте, и странном мире эпистолярной любви.

После работы я решил сходить к зимогранице декабря.

Я прошёл мостом Несчастных и по Ледяной улице вышел к границе квартала.

Зимограница сияла нестерпимым белым цветом льда.

Через дверь в границе можно было пройти в январь, если у тебя, конечно, был кристалл визы.

Дверь отворилась и оттуда вышел леточеловек, его лицо было спокойно и наполнено каким-то чувством собственного достоинства.

Жёлтый плащ горел медленным светом.

Я смотрел ему вслед, как он идёт в сторону моста Несчастных, и думал о том, что я, наверное, никогда не увижу август.

Я постоял ещё немного и пошёл домой.

В следующее воскресенье мы с Белкой должны были закончить паззл, потом можно было его склеить псевдоклеем, поставить в рамку и повесить на стену, тихим украшением моей маленькой комнаты.

Завтра мне — как и всем, пережившим циркониевую лихорадку, раз в месяц — надо было идти в больницу.

Я подумал о том, дадут ли мне там таблетки, чтобы никогда больше не видеть море.

В моих снах оно было слишком тёплым для живущего в квартале первой луны декабря.

Я держал в руке сложенные бумажные листы, последнее письмо Белки, и эти листы были мокрые, как венгерская салями, вынутая из вакуумной упаковки.

То ли Белка плакала, сочиняя письмо, то ли она писала под хрупким дождём, безразличным подземной пневмопочте.

Для меня блокада всегда ассоциировалась с зимой — люди, закутанные в старые пальто и шарфы, еле идущие, кругом сплошной снег, кто-то падает и уже не поднимается, старуха везёт на санках пустое ведро к полынье в замёрзшем пространстве реки, где-то плачет ребёнок, совсем неслышно.

Но я никогда не думал, что блокада будет в безумном июне, и люди будут умирать под прямыми лучами солнца.

Девушка с волосами цвета беличьей шерсти писала, что когда будет сто градусов Фаренгейта, она, наверное, тоже умрёт. Сегодня был уже 91 градус.

Если это — цена, то я — не плачу эту дань, писала Белка отчётливым зелёным гелием, аккуратными округлыми буквами, о том, что ей опять на улице предлагали купить человеческое мясо.

Ее родители были убеждёнными веганами, помешанными на здоровье, и крепко вдолбили Белке отвращение к мясу.

Пятилировой карточки сегодня хватило только на сельдерей, который спокойно переносил жару на фермах юга города.

Если б был концентрированный кубик, то даже можно было бы сделать что-то вроде супа, но кубики в городе давно кончились.

В конце письма Белка опять писала о постоянных болях в сердце и что она отдала бы всё за таблетку жёлтого нурофена.

В завершение, она передавала привет собаке, которую звали Нексус-6.

Он по прежнему прибегает к монитору, когда звонит мама? — спрашивала она.

Подземная пневмопочта всё ещё работала, но Белка, конечно, догадывалась, что все письма вовне перехватывались врагом и никуда не доходили.

Впрочем, она и не ждала ответа.

Помнишь, как мы зимой ждали лета, и вот это лето пришло, и ему не будет конца.

Я держал в руке сложенные листы, они были влажными и пахли летом, чужим, терпким, далёким летом.

За окном было 27 февраля, через два дня наступала календарная весна, и чёрный снег начал своё извечное превращение в чёрную грязь.

Сервера в городе Белки были отключены с началом блокады, но мой компьютер работал, можно было посмотреть блюда из сельдерея, потом пойти в гипермаркет и купить его, благо, у нас его тоже было много.

Настроение у меня было тяжёлым, я впервые почувствовал, что Белка утратила надежду.

В первых письмах, в конце, она рисовала вместо подписи смешную белку с шикарным хвостом.

В этом письме не было ни рисунка, ни подписи, просто «пока».

В городе начиналась чума, и эта эпидемия должна была закончить историю блокады; в городе уже не было централизованной службы захоронения трупов, и с каждым днём трупов на улице становилось всё больше, эпидемия распространялась как бессмысленный лесной пожар.

Я не знал, сколько людей жило в городе до блокады, но думаю, не меньше миллиона.

В одном из писем Белка писала, что город — это последняя надежда человечества, и с падением города исчезнет и смысл существования людей.

Пока враг захватывал один город за другим, люди в городе Белки готовились к войне, и, судя по тому, что враг не стал штурмовать их город, подготовились они хорошо.

Не предвидели они только одного — блокады.

Где тот поэт, который опишет сияющее пламя Фаренгейта над умирающим городом?

Я пошёл к холодильнику, на нем — я помнил — висел старый сломанный английский магнитик, показывающий две погоды — холодный Цельсий и равнодушный Фаренгейт.

Он показывал всего 64 градуса.

Я отбросил мысль о походе за сельдереем и стал осматривать свои припасы, словно привычный опытный блокадник.

В начале месяца я всегда посвящаю какой-то день закупке продовольствия, предвидя безденежные дни конца месяца.

Я покупаю много картошки, лука, моркови и чеснока, в силу которого я свято верю.

Ещё в гипермаркете была уценённая тушёнка, и я купил пятнадцать банок.