Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 06(840)

Но я опять-таки не об этом. Просто задумался как-то, что если число моих приятелей за границей исчисляется десятками, то сколько же всего там граждан бывшего СНГ? Получается много. Создается какая-то новая общность — бывшие советские ученые, работающие за границей. И возникает она не на пустом месте, а потому что была общностью и в нашей стране. Причем пока дела развиваются так, что надежды на нормализацию положения в отечественной науке и их возвращение тают с каждый днем. Прошла очередная волна эмиграции, на этот раз — естественным путем. И жизнь в эмиграции у новоявленных гастарбайтеров не всегда складывается хорошо и гладко.

Здесь есть четкая граница: за океаном — в Америке и Канаде — дела идут лучше. Старый Свет гораздо неохотней принимает «в себя» инородных граждан — здесь больше традиций, условностей. К примеру, в Германии тебе никогда не стать профессором. Я думаю, и в других европейских странах не легче, просто про Германию я знаю наверняка. Здесь тебе невероятно сложно купить дом, все наживается десятилетиями, а нам приходится начинать с нуля. Получается, что ты обрекаешь себя на очень приличную, но кочевую жизнь по квартирам. И, конечно, неизбежно начинаешь отдаляться от детей: они все прочнее входят в тамошнюю жизнь, а ты живешь воспоминаниями. У детей другие предметы в школе, другие сказки, другие физкультурные упражнения — ты очень мало чем можешь им помочь, разве что не пускать их в «ту» жизнь, но этого же делать нельзя. Гораздо труднее там, к примеру, начать заниматься музыкой — на Западе это более кастовое занятие, чем у нас. Там другие виды спорта, там не всегда бывает снег, и так далее, и тому подобное. В Италии вроде бы попроще, у итальянцев, по-моему, эмоции преобладают над расчетом, в этом они ближе к нам и легче нас понимают. В международных центрах типа Европейского центра ядерных исследований тоже приемлемо — там все визитеры и проблемы у всех похожие, на этом сходятся и волей-неволей поддерживают друг друга жители разных стран.

Я перебираю эти впечатления лишь затем, чтобы дать ощущение ситуации, в которой оказалась немалая часть нашего научного сообщества. Все идет почти по Дарвину: попав в совершенно иные условия, человеческое существо начинает приспосабливаться и видоизменяться. Иногда мои коллеги за рубежом напоминают мне рыб, выброшенных на берег. Им удалось довольно быстро научиться дышать, и они уже приноравливают плавники для передвижения по суше, но выглядят не слишком ловко. Это, конечно, слишком сильная гипербола, и чтобы они не обижались, я скажу, что себя я ассоциирую с рыбой, плавающей в бензине или мазуте. По сути дела, так и стоит вопрос: что лучше — барахтаться в бензине или выбираться на берег? Не знаю...

Раньше я ощущал себя членом научного братства. У меня были десятки, наверное, даже больше сотни приятелей с институтских времен с общими воспоминаниями, традициями, привычками, похожими интересами. Я всегда знал, что я им не безразличен и случись беда — они помогут, как я сам не раз кому-то помогал. Теперь этого нет. Связи разорваны. Может, это у одного меня впитана в кровь радость жизни в коллективе, но я помню комфортное ощущение тогдашнего сопереживания и сочувствия.

Но я вновь не о том. Меня все не оставляет надежда, что связи порваны не до конца и еще удастся все восстановить, просто пока никаких признаков выздоровления нет. А это сочувствие было тем единственным, что отличало нас от обитателей других развитых стран. Там всех с детства защищает для того и созданное государство. У нас же государство всегда людей притесняло, и они создавали собственные небольшие миры и компании для защиты от этих притеснений, хотя бы чисто моральной, внутренней защиты. Научное сообщество и было таким миром.

Теперь каждый сам за себя, как говорил шакал Табаки, и некому сказать: «Мы с тобой одной крови — ты и я», только своим собственным детям. Мир сузился до размеров семьи. Неактуально звучит: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Наши дети не будут петь Окуджаву. •

Может, это и хорошо —

во всем полагаться

только на свои силы,

но все-таки

но все-таки жаль...

но все-таки жаль...

Эксперты считают: персональные компьютеры уже утратили таинственный ореол, они стали предметом обихода. А обыденное не воспринимается как источник опасности, напротив — вызывает доверие.

Но ПК — это не проигрыватель и не холодильник. Это инструмент, претендующий на роль интеллектуальной машины. Может ли такая машина не оказать своего влияния иа культуру, духовные и психологические потенции человека?

Если «да», то насколько оио может быть плодотворным? И — насколько опасным или вредным?

Давайте думать вместе.

В отличие от Запада компьютеризация у нас не приняла еще всеобъемлющего характера, мы еще способны сохранить критическую дистанцию. Использовать и традиционное в русской культуре неизбежно критическое отношение к откровенно технократическому явлению. Наконец, внедрение компьютерных технологий у нас часто имеет юмористический эффект, а как известно, ирония — одно из важнейших защитных и познавательных средств, нисколько ие умаляющее серьезности полученных выводов.

Важно не упустить этот подаренный историей шанс — заранее оценить и поместить в надлежащие культурные рамки феномен «компьютер». Столкновение с ним неизбежно. Желательно, чтобы оно не было лобовым.

В публикуемой ниже подборке читатель встретится с двумя различными подходами к осмыслению эффектов «компьютерной цивилизации». А. Зотов рассматривает перспективы развития сети Интернет.

Обзор Г. Лютиковой посвящен культурным «фантомам», которые порождаются широким распространением компьютерных технологий.

Internet — мужчина или женщина?

Запрещать ли криптографию?

Можно ли делать деньги на Сети?

Андрей ЗОТОВ, председатель Регионального общественного центра Интернет-технологий, комментирует эти и другие вопросы, связанные с эволюцией Internet в России.

«Вы можете себе такое представить: выходишь в Интернет, а там ничего нет!»

(Из дискуссии на семинаре РОЦИТ)