Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1998 № 07 (853)

Однако Никон не был бы Никоном, ограничься он лишь борьбой за принцип. Он слишком честолюбив, слишком лидер, чтобы остановиться на этом. В священстве его интересует прежде всего тема патриаршества, в патриаршестве же — он сам. В итоге принцип и личные амбиции так неразделимо переплетаются, что оставляют всего один вариант будущего — торжество Никона или крах. Но торжество священства в условиях формирующегося абсолютизма уже невозможно. Остается крах.

А.Д. Кившенко. Патриарх Никон предлагает новые богослужебные книги. Начало раскола 1654года

«Крепкостоятельно» и непривычно ведет себя Никон в дни новгородского мятежа 1650 года. Его поведение сильно отличается от того, что довелось увидеть Алексею Михайловичу двумя годами ранее, в московский «гиль» 1648 года. В Кремле тогда поселился великий страх, и все пребывали «в кручине одва живы». Никон же не оробел и осмелился противостоять бунтовщикам. 17 марта, в день царских именин, он пропел гилевщикам анафему В ответ новгородцы ударили в набат и вломились на митрополичий двор. Никон их встретил грудью и не испугался даже побоев, хотя били свирепо и подло — ослопьем и каменьями, упрятанными в шапки. Так по крайней мере излагал события сам митрополит в послании, адресованном царскому семейству Когда же в город пришел с карательным отрядом боярин князь И.Н.Хованский, Никон, презрев побои, выступил в роли истинного пастыря и по умолению раскаявшихся новгородцев вступился за них перед государем. Что еще могло произвести впечатление на Тишайшего, как не такая Гроза и не такое Милосердие?

Впрочем, в эти дни Никон успел примерить еще и провидческий венец. В грамотке, адресованной Алексею Михайловичу и всему царскому семейству, Никон поведал о случившемся с ним накануне избиения знамении: митрополит служил заутреню перед образом Спаса и внезапно «увидел венец царским на воздусе злат над Спасовою главою. И помалу тот венец стал приближатися ко мне, и я, богомолец ваш, от великого страху, аки забылся, точию своима очима на тот венец смотрю и свешу перед Спасовым образом, как горит, вижу. И то в разуме помыслил, как тот венец движится, и то в памяти есть, что тот венец собою двигся и пришед стал на моей главе грешной».

Никон хорошо изучил впечатлительную и склонную к религиозному восторгу натуру Алексея Михайловича, его неизбывную жажду чуда. И эксплуатировал эту черту, внушив государю, что его архиерейское радение и благословение, его особость — не об этом ли свидетельствуют знамения! — гарантия успеха во всех государственных и семейных начинаниях. В известной степени Никон уподобился печально известному Григорию Распутину, задолго до него присвоив себе функцию ангела-хранителя царского семейства и заодно всего Российского государства.

Но еще неординарнее повел себя Никон в 1652 году, в момент своего избрания на патриаршество. Когда Собор, повинуясь воле Тишайшего, назвал его имя, он решительно отказался принять патриарший посох. Уговоры продолжились в Успенском соборе, куда чуть ли не силком привели новгородского владыку. Никон упорствовал, почитая себя недостойным столь высокого выбора. Едва ли отказ митрополита вызвал удивление: отказ— норма поведения, своеобразное свидетельство соответствия предлагаемому сану. В конце концов отказывался от царства Борис Годунов, упорствовал уже нареченный в патриархи Филарет Никитич. Но Никон превзошел всех. Он был непреклонен. Трудно сказать, что это было — экспромт, столь свойственный импульсивной натуре патриарха, или заранее тщательно продуманные и взвешенные действия. Не случайно о Никоне писали, что тайна его личности — в его темпераменте. Во всяком случае, страстно мечтающему о патриаршем сане Никону нужна была не просто власть, а подлинно патриаршая власть, власть «великого государя». И он, не откладывая, принялся, упорствуя, ее добиваться.

Пьеса, разыгранная Никоном, окончилась триумфом. Удрученный царь, а следом и все присутствующие, не найдя иных аргументов умолить упрямого владыку, пали ниц на холодные плиты храма. То была необыкновенная минута, зримое торжество патриаршей власти! Никон дал себя уговорить, но потребовал: «Если вам угодно, чтобы я стал патриархом, произнесите обет в этой соборной церкви.., что вы будете содержать евангельские догматы и соблюдать правила святых апостолов и святых отцов и законы благочестивых парей. Если обещаете слушать и меня, как главного архипастыря и отца, во всем.., если дадите мне устроить церковь, то я по вашему желанию и прошению не стану более отрекаться от великого архиерейства».

Условия были приняты и закреплены клятвой перед чудотворными иконами.

Последующие четыре года стали временем наивысшего могущества патриарха Никона. Казалось, отныне он будет до самой смерти шествовать рядом с молодым государем, опекая и наставляя его во многотрудных государственных делах. О делах духовных и говорить не приходилось, то была вотчина патриарха, в которую царь Алексей не вступался. Все попытки духовных лиц обратиться к царю за заступничеством от Никона, тяжелый нрав которого очень скоро стал истинным бичом для высшего духовенства, им решительно отклонялись: то не его, царево, дело. Сам патриарх будто бы в самой грубой и непочтительной форме демонстрировал свою независимость в церковных делах. Когда заступники муромского протопопа Логгина, одного из сторонников древнего благочестия, потребовали разбора дела протопопа на том основании, что «тут дело великое, божие и царево», Никон отрезал: «Не нужен мне царский совет, я на него плюю и сморкаю!».

Саму реплику, переданную Нероновым, можно оставить на совести протопопа: в азарте борьбы он мог и не то услышать. Бесспорно другое: устранение светской власти во взаимоотношениях с церковью. Это тем более легко было сделать, что сам Алексей Михайлович мечтал об архипастыре, каким представлялся Никон. И даже когда впоследствии, принявшись за долгожданную церковную реформу, Никон стал совершать чрезвычайно неловкие и пугавшие всех поступки, царь лишь робко взывал к милосердию и благоразумию патриарха.

Но Никону уже было мало одной церкви. И не только потому, что властолюбивая натура побуждала патриарха вмешиваться в дела светские: в отсутствии одного «великого государя» другой «великий государь» — Никон — председательствовал в думе и издавал законы, причем и то, и другое делал с той ловкостью, которая превратила могущественную аристократию в смертельного врага патриарха. Однако существеннее другое: Никон изменял меру, соотношение между властью светской и духовной в пользу последней, реально возвышая свою власть над царской.