Валентина Журавлева - КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ФАНТАСТИКИ, 1959-60

Где же скрывается возбудитель, бактерия «а», как ее заочно назвали ученые? Проклятый, подлый возбудитель болезни! Юрий впервые думал так о микробе — крохотной частице жизни, развивающейся по своим законам, совершенствующейся в борьбе за существование, бесстрастной к тому пространству, в котором поселилась. В электронный микроскоп, в который он ясно различает частицы вирусов, он не может увидеть бактерию «а», которая должна быть во много десятков раз больше вируса. В чем же дело? Может быть, эта бактерия не поддается окраске? Он применял все мыслимые и немыслимые способы окраски, он рассматривал объект и в боковом свете, и с напылением металлом, и в флуоресцентный микроскоп, дающий цветное изображение. Но загадка продолжала существовать — и умирали тысячи людей, пораженные невидимым врагом, и мучилась его Марина (он не мог подумать «умирала»). Юрий почувствовал боль в груди и как-то особенно ясно осознал, что в слове «болезнь» корень «боль». Боль… Болит… Болеет… И ото имеет прямое отношение к Марине. У нее — боль…

Он завернул за угол и увидел слепого. Постукивая палочкой по забору, тот искал вход во двор и не мог его нащупать. А калитка была перед ним, стоило только толкнуть ее. На лице слепого застыло мучительное выражение. Юрий быстро подошел к человеку в темных очках и провел его в калитку.

— Спасибо, — сказал слепой, и мучительное выражение сбежало с его лица.

«Где находилась преграда? Ро внешнем мире? Нет, в нем самом. Ведь преграда— не забор, а слепота».

И вдруг Юрий с отчаяньем подумал: «Может быть, я со стороны похож на него? Я тоже стою перед калиткой, но не могу ее распахнуть не потому, что она спрятана или трудно открывается, а потому, что я слеп…»

И в его напряженном мозгу возникла огненная мысль, на долгое время лишившая покоя: «Разве мог бы слепой создать микроскоп и проникнуть в невидимый мир? Разве глухой помыслил бы о создании звукоуловителя? Мы с помощью приборов совершенствуем свое зрение, слух, но что, если у нас нет глаз и ушей?»

Юрий вглядывался в окуляр оптического микроскопа. Он рассматривал капли культуры болезни при увеличении в две тысячи раз. Он менял одну пластинку за другой. Иногда поле зрения почти закрывали шарообразные бактерии. Это стрептококки и пневмококки, которым невидимая бактерия «а», ослабив защитные силы организма, открыла широкую дорогу. На каждой последующей пластинке кокков становилось все больше и больше. Это означало, что они делились, бесконечно удваивались. Но где же сама бактерия «а»?

Ее не удается обнаружить, а между тем, как это неоднократно подтверждалось на опытах, если зараженную белковую среду привить здоровому животному, то уже через два-три часа у него появятся признаки «акулы».

Юрий может перечислить все симптомы в любое время. Он помнит их, как воин — приметы врага.

В эти мрачные дни Юрий словно прошел через очистительный огонь и все наносное, лживое в нем сгорело.

Когда он ехал сюда, ему представлялась картина триумфа. Он раскрывает загадку «акулы». Он создает лечебный препарат. Площадь. Оркестры. Медные голоса победы. Толпы людей, слезы восторга, крики: «Да здравствует великий ученый!»

Теперь он думал только об умирающих людях, о науке: она одна может их спасти. Опасность сосредоточилась в пылающем лице Марины. У него появилось больше сил для борьбы. Он болел, умирал вместе с больными. Финал его мечты стал другим. Он видел: из больниц выходят выздоровевшие люди. И пусть они не знают, кому обязаны излечением, главное — то, что они выходят. И Марина…

Он потирает рукой воспаленные гнезд, Какой тяжелой стала голова! Он вспоминает, что не спал две ночи, и тут же забывает об этом. Он думает: «Если с ней случится несчастье, как я буду жить?» Он ловит себя на мысли, что больше думает о себе, чем о ней.

«Пока я тут занимаюсь самокопанием, она там мучится».

Юрий отодвигает микроскоп. Перед глазами все еще плывут как в тумане палочки, спирали, кокки — многообразная жизнь капли жидкости. Постепенно он начинает различать птиц за окном, листья деревьев. Он слышит чириканье воробья, мяуканье кошки, человеческие голоса. Это жизнь другой капли необъятного мира — капли, в которой живет человек, и в этом мире раздается слабый голос Марины.

Юрий сбрасывает халат, спешит к двери. Его останавливает лаборант.

— Юрий Аркадьевич, как здоровье Марины?

Этот вопрос задают теперь часто, словно только он связывает Юрия с другими людьми.

— Я отлучусь на полчаса, — говорит Юрий лаборанту вместо ответа и встречает сочувственный взгляд.

Он выходит из лаборатории, забыв закрыть за собой дверь.

Юрий не узнал Марину. За воспаленными опухшими веками остро блестели глаза, потерявшие цвет.

«Ты сегодня лучше выглядишь, Марина», — хотел он сказать вместо приветствия, но почувствовал, что лживые слова не идут с языка. Он стоял молча, и его искривленные губы шевелились в тишине. А она смотрела на него блестящими глазами и не могла помочь.

Между ними словно пролегла пустота, и сквозь нее проходил только долгий прощальный взгляд женщины.

Юрий шагнул к Марине. Он переступил черту, и они опять были вместе. Страшное осталось позади.

Он услышал слова Марины, тихие слова, как шепот травы под ветром, как плеск речной волны в лунную ночь.

— Больше не приходи ко мне.

— Почему, Марина, почему?

Слова летели со свистом, как пули, и все попадали в сердце:

— Может быть, я умру. Не отрицай. Я знаю. Так вот, перед смертью я должна сказать правду. Я не любила тебя. У меня был другой. Сейчас он далеко. Вот письмо, я написала ему, видишь?.. Если можешь, прости…

— Не надо, Марина… — сказал он. — Все еще будет хорошо. Ты выздоровеешь…

Он знал, что все ее слова — ложь и никакого «другого» нет. Она сказала и написала письмо, чтобы облегчить его муку, чтобы ему было легче забыть ее. Значит, у нее не осталось надежды на жизнь.

Врач сделал знак рукой, и Юрий повернулся, вышел из палаты. Что он может сделать, если все созданное многими людьми оказалось бессильным на этом поле боя? У него кружилась голова, и он не обращал внимания на встречных прохожих. Разноречивые чувства закружили его, словно в водовороте. Любовь не хотела примириться с неверием, а молодость — с сознанием бессилия. Он мечтал о чуде и знал, что чуда не будет.

Время может отдалить людей друг от друга и может, отдалив, сблизить их сердца. Любовь протекает во времени, может ли она пройти сквозь время?

Он заметил, что прохожие удивленно смотрят на него, и тут же забыл об этом. Они еще долго провожали взглядами человека с напряженным лицом И пухлой нижней губой, придающей ему неуместное надменное выражение. Лицо жило своей быстрой жизнью, двигалось, собирало морщины и только глаза оставались неподвижны: они были тусклы, устремлены в себя, с очень маленькими зрачками на радужной оболочке. Этот контраст между движущимся лицом и неподвижными глазами создавал впечатление одержимости какой-то целью. Она не пугала, а привлекала любопытство.