Иван Охлобыстин - Статьи в журнале «Русский Пионер»

Как человек интеллигентный и по роду деятельности занимающийся техникой, тот не нашел ничего лучшего, как надтреснутым от напряжения голосом поинтересоваться:

— А от сети работает? На такую батареек не напасешься.

— Знаете что, — пришел я на выручку товарищу, — нас больше ароматы привлекают. Единственно, меня немного смущает букет, хотя флаконы выше всяких похвал. Нельзя ли подобрать что-то классическое?

Девушка заговорщицки склонилась к моему левому уху и прошептала: «„Зигмунд“ есть. Номер три».

— Вот и хорошо, хотя «Зигмунд»-два мне больше по сердцу, — быстро согласился я, краем глаза наблюдая, как приходит в себя от пережитого шока бледный Егор.

— Номер два очень редкий, — отчего-то зарделась продавщица. — Но третий номер — для людей. И успех гарантированный.

— Что вы имеете в виду? — рефлекторно уточнил я, попутно соображая, о каком успехе может идти речь.

— Никто еще не жаловался, — клятвенно заверила другая барышня и спросила: — Бельем из латекса не интересуетесь?

— Все есть, — заверил я и кивнул на Егора. — У нас один размер. Разве что плеточку. Наша совсем растрепалась.

Егор в подтверждение моих слов ожесточенно затряс головой.

Только тогда я обратил внимание на висящие рядом с флаконами аннотации и внимательно ознакомился с их содержанием. Из текста следовало, что в пузырьках содержится отнюдь не парфюм, а диковинные эликсиры, способные вызывать как у лиц противоположного пола, так и у всей остальной фауны непреодолимое сексуальное влечение к обладателям вышеупомянутых эликсиров.

В этот момент к Егору вернулась речь и он, невесть к кому обращаясь, жалобно произнес:

— Как минимум пять литиевых аккумуляторов АА.

Опасаясь за рассудок друга, я схватил первый попавшийся флакон, расплатился с продавщицей за него немалыми деньгами и поволок Егора к выходу мимо ряда ранее не замеченных мною фиолетовых манекенов в латексном исподнем.

— А плеточка? Есть четыре вида! — крикнула мне вслед продавщица.

— Потом, в субботу, после вечерней забегу! — из последних сил удерживаясь от приступа хохота, прохрипел я.

— Как это исповедовать? — через полчаса после пережитого задумался в кафе Егор, прикладываясь к четвертой подряд рюмке водки.

— В подробностях, так, мол, и так: интересовался электропитанием резиновой пиписки, — посоветовал я, но вовремя спохватился. — Мне исповедуй. Не сформулируешь. А я в теме.

— Правильно, — облегченно вздохнул он и попросил пятую рюмку.

Через два дня, находясь на съемках фильма «Пуля-дура 2», где мне посчастливилось символизировать и олицетворять за деньги придурковатого супершпиона, я нашел в кармане куртки купленный в срамном бутике пузырек. Ведомый побуждениями полевого естествоиспытателя и жадностью, я обильно окропил себя «Зигмундом» и начал околачиваться в гримерном вагончике рядом с нашим гримером и моей старинной приятельницей Иринкой Давлетьяровой. Через час тоскливого шараханья по вагончику я не выдержал и спросил:

— Колбаса, ты ничего не чувствуешь?

— В смысле? — не поняла она.

— Ну, — замялся я, — каких-нибудь чувств дополнительных, порывов неудержимых?

Иринка еще раз подозрительно принюхалась и спросила:

— А что ты ел?

— Побойся Бога! — возмутился я. — Две с половиной тысячи как с куста, а ты мне такие мерзости!

Поскольку она так ничего и не поняла, мне пришлось рассказывать все с самого начала. Смешливая от природы, Иринка полчаса кряду заливалась смехом, потом переводила всех девчонок-костюмеров меня нюхать, потом отобрала у меня сексуальный сироп и тайком обмазала им голову режиссеру Чикову. Далее мы всем творческим коллективом пристально следили за режиссером, но наш эксперимент не увенчался успехом, если не считать обкаканое под конец смены случайной птицей плечо постановщика.

Вот, пожалуй, пока и все, что я могу сказать о сексе.

Опубликовано в журнале «Русский пионер» № 12

22 мая 2011 — 08 сентября 2011

Генезис мировоззренческих и политических взглядов актера, режиссера, священника, а, может, и будущего президента Ивана Охлобыстина.

Номинация «Прямая речь. За самую исповедальную короткую прозу» премии журнала «Русский пионер».

И снова тема тем. И снова хочется по существу. И снова особо нечего сказать. Кроме правды, разумеется, а поскольку настоящей правды никто, кроме Бога, знать не может, ограничусь перечислением фактов и своими вычурными комментариями.

Обижался ли я вообще так, чтобы до самого дна души, до корневой системы? Да нет. Глупо. Если быть объективным — обижаешься всегда на что-то конкретное, а значит, имеющее основание в самом тебе. Глупо обижаться на самого себя. Разве что сетовать.

Но тем не менее тридцать лет назад я решил стать волшебником, но поскольку я был психически здоровым ребенком, то выбрал самую близкую по профилю работу — кинорежиссера. На этот выбор меня подвиг монолог волшебника в исполнении ныне покойного Янковского. Много лет спустя, снимаясь с ним в фильме «Царь», я рассказал Олегу Ивановичу, какое влияние на мою жизнь оказало его творчество. «Боже! — царственно вздохнул он. — Я породил чудовище!»

Не дерзну оспаривать классика, но всему есть логическое объяснение. В моем случае оно выглядело так: ко времени, когда я завершил свое обучение во Всесоюзном государственном институте кинематографии, отчизна ввалилась, как пьяный мужик в пивную, в эпоху звонких девяностых. Все, чему нас учили в институте, оказалось невостребованным. Во всяком случае, идеалы точно. Те, перед кем художники отчитывались, как перед ангелами на Страшном Суде, перестали именоваться не множественным, но уважительным словом «зритель» и превратились в однородную, коричневую, дурно пахнущую массу с погоняловом «электорат». А доминирующей характеристикой стали не терзания так и недопонятых почвенников и евразистов, а количество голов с ушами. Признаться, еще пару лет я не замечал этих изменений и продолжал гореть искусством, хоть прикуривай. Тогда были сделаны фильмы «Урод», «Нога», «Мусорщик», «Дух», «Мытарь» и т. д. Отрезвился поздно, но категорически. Основал с друзьями компанию по снабжению состоятельных и тщеславных соотечественников политкреативом, что было несложно, поскольку предшествующие наработки в этой области сводились только к знанию принципов демократического централизма. Быстро наколотил денег и мотанул по миру, как и положено всем молодым и разочарованным.

Онегинский период закончился поножовщиной в пабе и десятидневной отсидкой в тюрьме под Ольстером, где я имел длительную беседу с одним из активистов ирландской Республиканской партии, который пересказал мне своими словами все тот же монолог волшебника из «Обыкновенного чуда», хотя и говорил мне рыжий, щербатый дядька о целях и задачах ирландских патриотов в их борьбе с английскими оккупантами. Я понял, что, несмотря на то, что мудрецы давно не сигают в пропасть из любви к истине, а корпят над созданием силиконовых сисек, и солдаты попирают смерть не из любви к Родине, а отстаивая права на нефтяную трубу искренне презирающего их ворья, мне-то задачи никто не отменял. И по возвращении в отчизну я опять ушел в головой в кинопроизводство. Поскольку на тот момент кинопроизводство в основном занималось обслуживанием половых партнерш нашей лыковой олигархии, я за два-три года заработал все необходимые для самоуважения кинопремии и позволил себе всласть подурить. Меня мотало по жанрам и методикам, стилям и ритмам. В глубине души я руководствовался довольно прагматичными мотивами — отшлифовать мастерство и, когда мир таки опомнится, быть во всеоружии. Но годы шли, а факторы силиконовых сисек и трубы оставались доминирующими. Мало того, многие из моих же непримиримых соратников «в борьбе за это» составили на «это» прайс и все силы своего таланта бросили на эстетизацию процесса погружения раскаленных паяльников в задницы должников и духовных терзаний всякой мрази, разбогатевшей на старушечьих гробовых копейках. Причем, что вообще не укладывалось у меня в голове, они продолжали складывать губки куриной жопкой, если кто-то не видел режиссерской версии «Жертвоприношения» столь почитаемого ими Андрея Арсеньевича Тарковского. Буду честным: некоторое время я пытался принять их мировоззренческую конструкцию как очередной виток эволюции, но меня хватило ненадолго. От путаницы в голове начал пить горькую.