Array Коллектив авторов - Альманах «Истоки». Выпуск 9

Суеверные поговаривали, что однажды Фаон переправил на азиатский берег Афродиту. И был он тогда не юным красавцем, а дряхлой старухой. Но в благодарность за услугу богиня красоты подарила ему неувядающую молодость и поразительную внешность, перед которой невозможно было устоять. А чтобы тот не потерял этой внешности ни при каких обстоятельствах, дала ему с собой волшебную мазь.

Люди много чего говорят… Сколько грязи вылили они на ее голову, на голову своей Музы, только за то, что любила она не одних мужчин! И сколько еще выльют за много веков! И будут при этом читать ее стихи.

Фаон! Почти что Харон. Зловещий перевозчик в царство мертвых. Скоро-скоро Фаон и впрямь сменится Хароном. Так скоро, что никто и предполагать не может. И уж тем более сам Фаон.

Она стояла на скале любимого острова. И решение ее было твердо. Та, чья жизнь была уподоблена морю, теперь сама хочет стать морем. И для этого всего лишь надо покинуть скалу. Сделать шаг вперед. Только один шаг. А там волна сначала утянет на самое дно, а потом вознесет до небес, поставит прямо на пороге светлого зала, где пируют небожители. И ее кубок уже наполнен вином бессмертных. Так что же медлить?

– О чем это задумалась Десятая Муза? – раздался знакомый голос Фаона. – Обо мне, надеюсь? Или презренный смертный не имеет больше права лицезреть красоту, угодную только богам? Только вот он, хоть и смертный, да что-то и впрямь не может разобрать, где же здесь красота? Где золотые волосы, что были у Сафо? Где стать, что поражала девственниц Лесбоса? Или все это перешло к жалкому лодочнику? Так прости же невольного вора, о великая!

Десятая Муза Эллады молча оглянулась. В ее глазах не было прежней любви. Быть может, впервые она по-настоящему оценила всю низость этого издевающегося над ней красавца. Разглядела под его внешностью ту самую старуху, которой он был когда-то по преданию. Ну и мерзка же она!

Неожиданно Сафо начала декламировать вслух стихи:

– Это ты мне? – полунасмешливо-полусерьзно спросил Фаон. – Вот уж и я, похоже, приобщился к бессмертью!

– Это я векам! – жестко сказала Сафо, глядя лодочнику прямо в тусклые глаза своими огромными всегда горящими глазами. И тут же продолжила, обращаясь не столько к перевозчику, сколько к небу:

– Через тысячу лет один римский император обратится с этими строками к одному великому философу. А узнают об этом, потому что через три тысячи лет мое стихотворение найдут в песках Египта недалеко от одного славного города, которого пока еще нет. Оно будет лежать, написанное на папирусе, в саркофаге, сопровождающем в царство мертвых некого славного мертвеца. И мудреца.

– И все-то мы, поэты, знаем! – обозлился Фаон, – говорим, будто пифии, прорицательницы из Дельф! А такую чушь говорим! Какой-то римский император! Что-то я не слыхивал о таком царстве! Какой-то город в Египте! Какие-то гробокопатели через три тысячи лет! Поди проверь! Ты лучше слезай со скалы, сегодня я готов принять тебя в свои объятия. Да поторопись! В твоем возрасте каждый новый день может принести твоему личику неприятные переделки.

Сафо молчала. А Фаон снисходительно поглядывал на живую легенду Эллады и испытывал ту радость, которую испытывают грубые и неотесанные мужланы, когда ощущают к себе внимание со стороны утонченных натур. Он наслаждался моральной зависимостью Сафо и был уверен, что она простит ему все.

А униженная Десятая Муза Эллады вдруг снова подняла глаза к небу и обратилась к жене громовержца Зевса богине Гере:

И услышала Сафо голос Геры:

– Даю!

И перевела она взгляд спокойно и без гнева к лодочнику:

– Послушай, Фаон! Я, стоящая на моей любимой Левкадской скале моего любимого острова Лесбос, прошу тебя уйти отсюда. Здесь, на этой скале, часто являлись ко мне мои лучшие строки. Здесь же поняла я, что люблю тебя. И здесь поняла я, что нет у меня к тебе больше любви. Но есть благодарность за то чувство, что пробуждал ты у меня. И есть у меня к тебе просьба одна. Знаю, что писать ты не умеешь, но знаю также, что память у тебя удивительная. А потому запомни строки, которые услышишь от меня:

«Я любила, я многих в отчаянии призывала на свое одинокое ложе, но боги ниспослали мне высшее толкование моих скорбей… Я говорила языком истинной страсти с теми, кого сын Киприды ранил своими жестокими стрелами… Пусть меня бесчестят за то, что я бросила сердце в бездну наслаждений, но, по крайней мере, я узнала божественные тайны жизни! Моя тень, вечно жаждущая идеала, сошла в чертоги Гадеса, мои глаза, ослепленные блестящим светом, видели зарождающуюся зарю божественной любви!

– Но… это же приговор… приговор мне… – дрожащим голосом отозвался лодочник.

– Так ты все запомнил? – бесстрастно спросила Сафо.

– Все, – послушно ответил перевозчик.

– Сейчас ты уйдешь отсюда. Теперь ты можешь радоваться. Отныне и твое презренное имя будут иногда произносить вместе с моим. Ты уходишь с такими дарами, которые даже боги не всегда могут дать. Уходи! Плыви отсюда. Я хочу услышать скрип уключин твоей лодки. Тогда у меня не останется ни малейших сомнений по поводу правильности моего решения.

Лодочник вдруг поклонился женщине на скале и сказал:

– Разреши задать тебе последний вопрос: кому ты по-настоящему умеешь подчиняться?

– Небу! – ответила Десятая Муза.

– А кому ты по-настоящему умеешь приказывать? – решился задать еще один вопрос лодочник.

– Земле! – снова ответила Сафо.

Вскоре раздался скрип уключин. Потом Сафо перестала его слышать. Она подумала об Афродите. О том, как ее любимая богиня вышла из пены морской, чтобы дарить людям радость красоты. И вот теперь она, нареченная людьми Десятой Музой Эллады, будто Афродита, возвращается снова в море. Все-таки она не была богиней, а потому у нее нет больше сил бороться с человеческим непониманием.

Ее шаг был стремительным и одновременно плавным, таким, каким он бывал, когда она учила сокровенному танцу какую-нибудь новую ученицу.

И началось бессмертие. Боги приняли ее в свой круг, и небо подарило ей много песен. Теперь уже недоступных слуху простых смертных.

А земные стихи трагической Музы с острова Лесбос завоевали весь мир. Сначала греческий. Потом мир, созданный завоеваниями Александра Македонского. Потом они перешагнули через порог новой эры и вошли в эпоху Христа… Разве любовь Христова противоречит любви истинной, пусть даже и человеческой?