Array Коллектив авторов - Альманах «Истоки». Выпуск 9

Отцветают зверобой и клевер,
закраснели грозди у рябин.
Значит скоро бесшабашный север
сдует лето с солнечных равнин,
понагонит серые, седые,
с сыростью тяжёлой, облака.
Заметелят листья золотые
над землёй осенней. Но пока
есть ещё у нас остаток лета.
Может даже, с бабьим повезёт.
Допоётся всё, что не допето,
что с надеждой ждём, произойдёт.

По осеннему лесу, по листве облетелой,
где нагие деревья стоят без прикрас,
бродит поздняя осень. И какое ей дело,
что без бабьего лета оставила нас!

Красотой неземной не дала насладиться,
раньше срока с ветрами натешилась всласть,
полила дождевой, не жалея, водицей,
превращая красу в почерневшую грязь.

Нам бы солнечных дней! Пусть немного хотя бы!
Вдоль дорог – с золотисто-шуршащей листвой!
Мы до мозга костей городские. Но бабы!
И тоскливо без бабьего лета, хоть вой!

Глухая ночь. Луною озарён
тамбовский лес. Заснеженные ёлки.
На вырубку сошлись со всех сторон
тамбовские взъярившиеся волки.
Вожак матёр и зол. Тяжёлый взгляд
окинул все собравшиеся стаи.
– Братва! – сказал – Нам нет пути назад!
Сплотимся и с рассветом выступаем!
Под Брянском у волков сытней обед,
есть кабаны, косули и лосята!
Делиться с нами им резона нет,
но ведь и мы не робкие ребята!
Речь вожака одобрила братва,
кто – жутким воем, кто – рычаньем грозным.
Когда восток затеплился едва,
день обещая ясный и морозный,
из предрассветных сумерек лесных
потоком серым потекла густая
волков тамбовских, озверело-злых,
голодная бесчисленная стая.
На Брянский лес нахлынули бедой!
И логова с потомством защищая,
сомкнулись волки брянские стеной,
клыками острыми налётчиков встречая!
Что началось! Летит клоками шерсть
и вырванные с мясом клочья шкуры!
У тех и у других не счесть потерь –
жертв беспощадно-яростной натуры!
Как страшно снег в лесу кроваво-ал!
Ужасны окровавленные морды,
клыков свирепых боевой оскал
в рычании убийц победно-гордом!

Проснуться и стряхнуть кошмарный сон
из волчьей жизни. Что возьмёшь с них – звери!
Но у людей ещё страшней потери,
Где РАЗУМ – волчий вытеснил закон!

В городе идти по горбатым мощеным дорогам,
Идти и вслушиваться в обрывки фраз родного языка,
Словно в шум, привычный для слуха – дождь и ветер,
И обратить внимание на
Бесконечно повторенное движение стаи
Птиц над крышами и головами.

На мосту, опершись локтями
О стертые до кости перила,
Заворожено глядеть вниз, где всегда
Под будничным серо-лиловым покровом
Загадочным глазом дикого зверя
Мерцает река.

В округе, в лесах и болотах,
Когда-то страшная смерть кричала. –
С тех пор могилы залегли
В корнях осоки, елей и осин карминных. –
И мученики освящают город –
И смех детей, и птичий свист, и осень…

Вереницы домов времен ампира
В землю вросли до самых окон.
На их перилах – стертые печати теплых рук. –
Повсюду здесь следы несметных поколений, –
И город дышит их дыханьем просветленным,
В жемчужном узелке души своей хранит.

Одинокий. Падший.
Куда и откуда
Спешишь?
– Изморозью в травах лежать,
В ладонях сжимая сталь
Мерзлых осок.
– По каменистому дну своему
Водой ледяной бежать
Цвета мятежного дня.
– Лавровым разрезом глаз листвы
Коситься зеленым вопросом?
Ответом?
– Ветром ветреного человека обнять
Волной театральной любви –
Тоски?
– Беркутом воздух гладить,
В зеркальной линзе склоняясь над картой
Неотвратимых причин и следствий, –
– Слушать музыку низких частот,
Плывущую из-за предела.
Или из сердца?
– Умереть? Отогреться?
Живую обитель найти?
Одинокий. Падший.
Куда и откуда ветер в тебе
Гонит и гонит тебя?

…и о любви –
Никто не знал, что мы
В последний раз идем
По краешку весны…
От Цветного бульвара направо,
по переулкам, и они
Распахивали нам свои
Солнечные веера.
Мы молчали.
Нас хлестали лучи
Заходящего солнца,
И сияли в окнах напротив,
Наполняя весной до краев.
«О сесибо!»
Ты была в своих
Невообразимых шарфиках
И сафьяновых сапожках…
Я шла размашистой походкой
И пела про себя
«О сесибо», –
И последние льдинки
Тихо звенели
От наших шагов.
Я думала, что под ногами
следы, оставленные
Моим отцом в шестидесятых –
«О сесибо!»
Наша молодость
Захлопнула за нами двери. –
Ты была не из этого мира –
Ты ушла навсегда.
И только ветер теперь бросает
И несет куда-то по тротуарам
Поломанные ветки…
Я тебя вспоминаю,
И нашу прогулку. –
«О сесибо»…

Сизая струйка дыма тянется вдоль реки.
Ивы, тонкие ивы рассыпали листья свои.
Августы голос со мной остался,
Как этой осени боль и прозрачность.
Остались клекот птичий и перезвоны,
На даче чай, треск дров в печи и шум березы,
Шуршанье трав сухих в лугах у пруда,
В синей воде стоят растения на грани чуда.
В ней гаснет солнце и Коломны играет отблеск.
О, золотые колокольни на горизонте!
В сердце лежит тяжелый камень – воды студеность.
И это тоже мне подарок и просветленность.

Гравюра ветхая вуалью сумерек касается меня.
Пять взглядов в ряд из-под беретов темных
По-разному глядят средневековьем –
Насмешливо, надменно, строго,
Влюблено и светло по-детски.
Век держит крест в руке и крестное знамение творит
В очерченных монахом сводах мира.
И уголья и солнце витражей, растерты пестиком
В фарфоре синем и влиты в краску осени;
Наполненной шипами трав сухих,
Органных вздохов и костров в просторах,
Простертых тонким кружевом кустов
И и в коричневых и дымных в кайме дыханья сумерек.
Терновые готические знаки
Нам каждой осенью природа преподносит
Пространствами с рекой и аргомантом
Серебряно-коричневых деревьев,
Пергаментом листвы, укрывшей путь.
Гравюра пожелтела в старой книге –
Портрет Корнелия ван Амстеля среди изображенных.
Он смотрит сквозь меня. И осень позади.
Гравюры как снега ложатся на листы,
И ноты на бумаге вьются снежной вьюгой,
И сучья с тряпками уже колышет ветер
На полотне голландца у пруда, закованного льдом,
И под коньком звучащего сквозь ветви и фигуры.