Array Коллектив авторов - Казанский альманах 2019. Лазурит

Она замерла в дверях в замешательстве.

– Ведь я не безразличен вам, вы не захотите моей смерти.

Он шагнул к ней, почти уверенный в победе, как послышались голоса, и распахнулись двери с детской половины. В залу вбежала хорошенькая девочка в кукольных локонах – дочь Идалии, следом вошла её гувернантка. Дантес поспешно спрятал пистолет, а Натали кинулась бежать. Слёзы полились из её глаз. Заплаканная, она взошла и, сев в коляску, махнула извозчику:

– Поезжай-ка, голубчик, на Моховую, в дом Быченской.

В доме Быченской жили Вяземские, и Наталья Николаевна, понимая, что попала в скверную историю, поспешила к Вере Фёдоровне. Княгиня Вяземская всегда относилась к ней по-матерински, к тому же вместе с мужем Петром Фёдоровичем она находилась в близкой дружбе с их семейством. Эта голубоглазая женщина с тонкими чертами и вытянутым лицом умела быть доброй и строгой одновременно, к тому же никто не мог обвинить её в болтливости. Интуитивно Натали потянулась к ней за советом, и, когда, захлёбываясь словами, напуганная, пересказала Вере Фёдоровне подробности встречи с Дантесом, поняла, что пришла по адресу. Вяземская усадила её в кресло, велела прислуге принести чаю и решительно заявила:

– Забудь обо всём! И мужу не смей говорить!

– Как же, – пробормотала Наталья Николаевна, теребя кружевной платочек, – я привыкла ничего не скрывать от Александра Сергеевича.

– А это скрой! – ещё строже произнесла Вера Фёдоровна. – Ты ему не оставишь выбора, придётся вызывать Дантеса на дуэль.

– Только не это, – побледнела Натали.

– Так что пожалей обоих! – без лишних церемоний подытожила их разговор княгиня. И добавила: – А молодому барону я от дома откажу. Пусть не появляется и тебя не смущает. Мне ваши пантомимы давно не нравились, а так будет всем спокойней.

Натали послушалась мудрого совета и вернулась домой присмиревшей и неразговорчивой. Сослалась на головную боль и легла спать пораньше. И назавтра вела себя тихо, отказавшись от вечернего раута и оставшись с детьми. Она молила Бога, чтобы всё обошлось и забылось. Не обошлось! В среду, 4 ноября, Пушкин получил письмо-пасквиль на французском языке, гнусное содержание которого могло привести в бешенство даже самого смирного человека. А Александр Сергеевич таким не являлся.

«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».

Без особых разъяснений в пасквиле, оскорбительном по своей сути, читались намёки вполне понятные всем, кто вращался в высшем свете. Упомянутый Нарышкин являлся мужем постоянной любовницы Александра I, которому государь щедро платил за интимные услуги. Намёк был слишком явным – на должность камер-юнкера, ссуды и звание «историографа», якобы полученные посредством Натали. В последний год ревность Пушкина в отношении царя Николая несколько угасла. Государь и в самом деле лишь любовался и восхищался первой красавицей Петербурга, не позволяя себе неприличных вольностей. Поэту казалось, что жену вполне устраивало такое положение вещей, если устраивало! Что такого она могла предпринять в эти дни, что дала повод для мерзости, лежавшей сейчас перед ним на письменном столе, словно свернувшаяся в кольца змея?

Пушкин схватил письмо и отправился к ней. Наталья Николаевна уже встала, расчёсывала перед зеркалом свои прекрасные тёмно-русые волосы. С распущенными косами жена казалась совсем юной, словно и не было у неё четырёх детей. Она вскинула на него свои обворожительные глаза и кротко улыбнулась. Александр Сергеевич выкинул вперёд крепко стиснутый лист:

– Какие интриги вы ведёте за моей спиной?! Что ещё такого успели натворить, о чём ваш муж узнаёт последним?!

Наталья Николаевна мгновенно сделалась белой, как бумага, которой он тряс пред её лицом. Он не дал ей прочитать письма и ничего не пояснял, а женщина знала за собой лишь одну вину – недавнее свидание в доме Полетики. О нём она и заговорила сбивчиво, путаясь и оправдываясь. Лицо мужа менялось с каждым её словом, теперь и он, багрово-красный поначалу, стал совсем бледным. Натали докончила почти шёпотом:

– Он хотел застрелиться, Саша, и потом его письма, они доказывают: он не знает, что творит.

– Так есть ещё и письма? – казалось, совершенно спокойно произнёс Александр Сергеевич.

– Есть! – Натали бросилась к шкатулке, достала всё до последнего листочка, протянула мужу. – Вот они.

Он прочёл лишь два-три, усмехнулся недобро:

– Как же вы их бережно храните, просто как залог романтической любви. Видимо, они вам очень дороги, Наталья Николаевна, так заберите их!

– Саша! – вскрикнула она.

А Пушкин уже бросил письма ей в лицо, швырнул, словно камни, и вышел, хлопнув дверью.

Ещё до обеда стали приходить сведения о подобных анонимках, полученных друзьями Пушкина. Сначала принесли пасквиль, полученный г-жой Хитровой, а следом пришёл Соллогуб. Молодой граф был озадачен: странный конверт доставили на Большую Морскую, где он жил, на имя его тётушки. Соллогуб помчался на Мойку и протянул конверт, подписанный кривым почерком, Александру Сергеевичу. Зная о содержании, он скорее изорвал бы письмо в клочья. Пушкин распечатал послание при нём и спокойно произнёс:

– Я уже знаю, что там: я такое получил сегодня от Елизаветы Михайловны Хитровой – это мерзость против жены моей. Впрочем, понимаете, что безымянным письмам я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на моё платье, так это дело камердинера вычистить платье, а не моё. Жена моя – ангел, никакое подозрение коснуться её не может. Послушайте, что по сему предмету пишу г-же Хитровой.

Он зачитал свою записку и добавил:

– Есть одна дама, с некоторых пор воспылавшая ненавистью ко мне, это очень похоже на женскую месть.

– Кто же она? – едва дыша, спросил Владимир.

– Г-жа Полетика. Но пусть имя останется между нами, мстить женщине в ответ на недоказанную глупость, лишь по подозрению, ещё более глупо.

Соллогуб, выйдя от поэта, выдохнул с облегчением. Едва минуло полгода, как Пушкин вызывал на дуэль его самого за неосторожные, но совсем невинные слова, сказанные Наталье Николаевне. Владимир даже в мыслях не мог допустить, что станет драться с великим поэтом, которого ценил очень высоко. Он сделал всё, чтобы уладить недоразумение, и случись та дуэль, скорей дал бы прострелить себя. Он и сейчас ждал ярости и гневной вспышки Александра Сергеевича, но порадовался, что дело, похоже, могло обойтись без крови.