Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №03/2020

Бабушка проявила свой до этого не проявляющийся характер жены декабриста и лечила его что было сил, не отходя ни на минуту. Заразиться не боялась и, как и прежде, спала с ним в одной кровати. Болезнь ушла вместе с желанием выпивать. Не хотелось умирать, как эти…

На смену неожиданно заступил его сын. Развелся, пусть и неофициально, с женой и начал в ежедневном режиме пить, как конь из ведра. Дед и в лучшие свои годы так не употреблял. В какой-то момент живущие рядом с сыном бабушка с дедушкой переехали к нему – присматривать. Теперь дед ходил за водкой сыну. Трясся на кассе, брезгливо укладывал бутылки в пакет и шел похмелять так похожего на него сына.

Как сейчас помню: омерзительно пахнущая кухня, на столе стоят пустые бутылки, немного покусанной еды, куча таблеток и пузырьков, бабушка, отгородившись от нас огромной спиной, мешает в стакане водку с водой для моего папы, который уткнулся головой в забытые на столе руки, дед мрачно курит в углу (там пахнет лучше всего). «Еще не хватало сына пережить», – говорит он и уходит в комнату – реклама кончилась.

Когда ему стукнуло семьдесят, я привез ему семимесячного правнука. «Хороший пацан, – улыбнулся дед, глядя на жизнерадостного ребенка. – Наш человек!»

Через месяц дед захворал и, отказавшись ехать в больницу, умер. Правнука увидел, сына не пережил – реклама кончилась.

На похоронах лежал в открытом гробу, такой же сухой и красивый, как тот шотландский актер, который охранял мать драконов. Бабушка суетилась, чтобы похороны проходили как положено, но иногда замирала и начинала плакать. Мой папа, хоть уже и опохмелился, все равно не мог стоять на ногах – сидел на бордюре возле гроба, руки положил на колени, а голову на руки – любимая поза. Я держал на руках своего улыбающегося сына. Все в сборе: лежащий, сидящий, стоящий и пока висящий.

Когда гроб опустили, я отдал сына жене и помог папе дойти до ямы. «Кинь землю, Володь», – запе-реживала за сына бабушка. Папа лишь махнул рукой: «Чего уж там».

Но это все потом, а сейчас я, подцепив с заднего сиденья свой рюкзак, жму сухую руку деда. Хочу сказать ему, как люблю его, но просто крепко жму руку. Мы мужики – объясняемся по-простому.

Я сажусь на левое заднее сиденье автобуса. В окне вижу разворачивающуюся машину деда, машу рукой. Чтобы и я увидел его руку, дед почти полностью вытягивает ее из окна – получается что-то типа немецкого приветствия времен Второй мировой. Немного передержав сцепление, дед трогается.

Родился в 1958 году. Окончил Новосибирское высшее военно-политическое общевойсковое училище имени 60-летия Великого Октября, Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, Самарскую государственную экономическую академию. Герой РФ. Полковник в отставке. Депутат Государственной Думы VII созыва. Награжден орденами Дружбы, Красной Звезды, «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени.

Отряд работал в отдаленном кишлаке. День выдался тяжелый. С утра и до обеда не прекращался прием больных. Условия, далекие от «союзных». Представьте стол под деревом, а за ним врач и фельдшер с переводчиком. Вокруг стояли и сидели на корточках афганские мужчины. Медсестра в одиночку осматривала женщин, которые теснились перед глинобитным домом в одно окно. В нем она и работала. Часам к трем поток больных прекратился. Честно говоря, чувствовал себя как выжатый лимон. Да и остальные были на пределе.

Осмотрел последнего больного. Им был старик. Почерневшее от длительной работы в поле лицо сплошь покрыто морщинами, жидкая седая борода, ветхая одежда, согнутая спина ничем не выделяют его среди других. Он взял назначенные ему таблетки. Переводчик разъяснил, как их принимать. Афганец кивнул головой, понял. Отошел на два шага, вернулся, попросил повторить еще раз. Лейтенант повторил. Тот опять кивнул, что-то переспросил. Снова не понял. Подошел афганский партийный работник, начал объяснять, раскладывать таблетки по бумажкам, писать порядок приема. Больной кивнул, все понял, только уточнил: «А можно все вместе?» Тут я не выдержал, встал и отошел в сторону. Чувствую, что не прав, но боюсь сорваться. Фельдшер, молодец, продолжает разъяснять. Партийный работник извинился за своего земляка, постарался помочь делу.

Наконец-то ясно. Все облегченно вздохнули. И тут переводчик переспросил у пациента порядок приема таблеток. Тот внимательно посмотрел на него и сказал: «Белые таблетки съесть утром, до еды, а желтые вечером, после ужина». Стон вырвался из груди фельдшера.

Партийный товарищ предложил компромиссный вариант: заменить таблетки на какие-нибудь безвредные и отпустить старика с Аллахом. Но профессиональная гордость не позволила нашему переводчику отступиться. Он отогнал всех и начал кропотливую работу: разложил по бумажкам таблетки на каждый прием, объяснил все сначала. На столе его стараниями появилось порядка сорока сверточков-шариков с лекарством. Но его система не действовала. Тогда он перешел на русский язык:

– Слушай, дед, последний раз объясняю. Одна таблетка – утром, после того, как первый раз поешь. Две таблетки – днем, когда солнце высоко-высоко в небе. И одна – вечером, когда спать пойдешь. Понял? – Афганец изумленно взглянул на него, потом радостно улыбнулся, закивал головой. – Ну, наконец-то дошло. Иди с миром.

Больной собрал все бумажки с пометками «утро», «обед», «вечер», положил их в пакетик и ушел. Мы начали живо обсуждать дар убеждения нашего лейтенанта. Только веселье продолжалось недолго: вернулся старик.

Одна таблетка – утром, после того, как первый раз поешь. Две таблетки – днем, когда солнце высоковысоко в небе. И одна – вечером, когда спать пойдешь. Понял? – Афганец изумленно взглянул на него, потом радостно улыбнулся, закивал головой. – Ну, наконец-то дошло. Иди с миром.

Он подошел к лейтенанту, что-то быстро-быстро заговорил, а потом положил перед ним стопочку аккуратно разглаженных синеньких бумажек, в которые тот с таким старанием завернул ему таблетки. Старик достал пакет, сунул его каждому из нас под нос с тем, чтобы убедились в целости лекарств, и пообещал беречь таблетки, никому не отдавать, показывать детям, а через много лет их детям, рассказывая, как хорошо его лечили советские врачи. Только сегодня он понял, что среди русских есть и хорошие люди, поэтому и вернулся сказать им самые добрые слова. А таблетки он есть не будет, они на память. Завернув пакетик в платок, он, умиротворенный, отправился домой.

1989 год

Пуля была очень умной. Она никогда не вмешивалась в разговоры своих соседок по запаянной в цинк картонкой пачке. Они не умели мечтать и болтали о чем попало. А Пуля хотела свободы. Хотела выполнить предначертанное, а потом уйти в полет и лечь там, где ей захочется. И почему она не попала на родной полигон? Лежала бы сейчас на горячем песке и нежилась под горячим солнцем. Так нет же, ее отправили в богом забытую дыру, хотят выпустить по русским. А это значит, что она может удариться в броню, и тогда будет сорвана прекрасная латунная рубашка, брызнет во все стороны свинец, разобьется стальное сердце. И даже если ей повезет и она только коснется брони, то превратится в калеку, валяющегося на пыльной обочине. А машина, которую незадачливый хозяин попытается подбить, даже и не заметит удара. Еще хуже попасть в тело человека: тебя вытащат из раненого, просверлят, сделают амулет, а когда надоест носить на шее, забросят в угол тумбочки или шкафа и только раз в год, по пьяни, достанут и покажут друзьям. А если убьешь человека, то будешь гнить в одном гробу с жертвой.