Коллектив авторов - Журнал «Юность» №04/2022

Васенька начинал выть. И сквозь вой выкрикивать:

– Мой папа хороший! Мой папа хороший! Мой папа хороший!

– Где же он хороший, когда он ускакал от вас?

– Он не ускакал! Он хороший!

– Ускакал, ускакал! Галопом по Европам!

Этот кошмар повторялся много вечеров, и сначала я плакал и пытался выть вместе с Васенькой. Мне было очень жаль брата, жаль его папу, жаль себя, который вынужден засыпать и слушать, слушать, слушать…

А потом я вдруг согласился с бабушкой. И это оказалось так просто! Ну правда ведь, что это за папка такой, что бросил сына и ускакал! Галопом по Европам.

Но Васенька все продолжал выть. И я вдруг начал злиться на него. Мне захотелось встать, подойти к нему, ноющему в подушку, и сказать: «Что ты орешь? Бабушка права! Твой отец, он сволочь! Он вас бросил! Ускакал, галопом по Европам! Так давай соглашайся, и хватит выть! Надоел твой вой!»

И уже через пару недель Васенька согласился с тем, что его папа прощелыга и что он ускакал. Тут же вечерние мучения закончились, и наступил временный покой.

За себя я был спокоен. Мой отец оставался в семье и никуда не исчезал.

Но бабушка нашла и мое слабое место. Тут она использовала другую тактику. Я даже не знаю почему. Она не стала обсуждать мою маму со мной, нет. Она разговаривала про нее с соседками. Но каждый раз, не сомневаюсь, она знала, что я слышу. Слышу и ничего не могу сказать.

– Мать у него, конечно, неряха. Прихожу к ним домой, а она говорит: «Аглая Петровна, обувь можете не снимать, если вам удобно». «Как же», – спрашиваю. А она мне: «Ничего, я пол не мыла». Пол она не мыла, понимаете? Такая антисанитария!

Присутствие соседок не давало мне возможности завыть, как выл Васенька. Я только слушал эти слова, что иглами впивались в душу и ранили, ранили. А бабушка, казалось, ждала, когда я, мальчишка, начну ей перечить. Скоро ли восстану? Быстро ли сломаюсь?

И вдруг я открыл в себе замечательное умение. Я научился смотреть на старинную иллюстрацию в грустной книге «Ундина», которую бабушка почему-то решила открытой поставить на полку, как картину.

Морское дно. Печальная красавица с распущенными волосами сидела на камне, а вокруг нее плавали рыбы, струились водоросли, текла морская вода. И в воображении я подходил к ней и присаживался рядом. И тоже смотрел печально и отрешенно. А потом она поворачивалась ко мне и печально спрашивала:

– Ну, как тебе?

– Да не очень, – отвечал я.

– Ты из-за бабушки?

– Нет, я из-за мамы.

– Не верь ей. Она врет.

Я смущался. Все во мне восставало против такого разговора.

– Как это – врет? Бабушка – врет?

– Твоя мама хорошая.

– Моя мама хорошая, – шептал я, – Васечкин папа не убегал галопом по Европам, просто они с его мамой… это… не сошлись характерами… Так говорят. Но что же мне делать?

– Будь рыцарем, сопротивляйся. – Ундина воодушевлялась и клала прохладную руку мне на плечо.

– Как я могу сопротивляться? – Мне хотелось всплакнуть, но рядом была прекрасная дама, и негоже… – Она же моя бабушка.

– Обоссы ее, – просто сказала Ундина и опять села, отвернулась и стала смотреть в даль. Как на картинке.

Эта безумная идея даже шуткой мне не показалась. Мне совсем не было смешно. Во-первых, это моя бабушка, которую я люблю, во-вторых, как все это осуществить, в-третьих, она уничтожит меня. Ундина, ты рехнулась.

– Знаешь, – сказал ей, чтобы сменить тему, – я бы с удовольствием поцеловал тебя. Ты не будешь против?

– Ты что, – Ундина приподняла брови, – на солнце перегрелся? Сначала становишься рыцарем, потом поцелуи. А у меня есть свой Хульдебранд.

Пока я болтал с Ундиной, соседка уходила, и наступала минута тишины и покоя. Я был на дне морском.

К середине лета я уже привык к неожиданностям, а слово «вдруг» стало совсем родным. С бабушкой все было «вдруг». И это вскоре перестало пугать.

Вдруг она решала закаливать нас в море, и мы ездили в душном автобусе купаться на окраину города, хотя море было совсем рядом. Шли через заброшенное старое кладбище, где на упавших каменных плитах и крестах было не разобрать имена, но можно гладить их теплые поверхности, поросшие светло-зеленым мхом. Они были такие старые, старше нас, старше патронов и осколков снарядов, валявшихся тут и там еще с Великой Отечественной войны, старше бабушки.

А потом пологим спуском бежали к морю и полчаса изнывали от жары в ожидании купания.

Это называлось «остыть». Мы играли, изжариваясь на камнях, а потом вдруг начиналось время купания, и длилось он так долго, как нам хотелось, до синих ногтей и губ, до сведенных ног и неуемной дрожи.

Вдруг бабушка решала, что мы должны по утрам слушать гимн Советского Союза, стоя, с торжественными лицами. Как это сочеталось с тем, что она была дочкой священника, которого когда-то расстреляли коммунисты, я не знаю. Да и вряд ли тогда нас с Васенькой занимали эти психологические изыски и исторические подробности. Мы слушали гимн и старались не захихикать, чтобы бабушка не устроила нам словесную пытку.

Иногда вдруг случались и хорошие неожиданности. Так как вставал я рано, часов в пять утра, бабушка начала с вечера оставлять мне деньги и молочный бидон. И я утром бежал к бочке на колесах, в которой привозили молоко. Раннее свежее утро в Крыму. Деревья шелковицы, кусты с густой изумрудной листвой и мягкое утреннее солнце повсюду. Догадывался ли я раньше, каким желанным бывает одиночество, какими необходимыми могут стать полчаса тишины и рассвета…

Так же «вдруг» бабушка решила, что пора нам рассказать о ее Боге.

До этого я кое-что слышал о христианстве. То есть я был типичным ребенком из интеллигентной семьи, и мне, конечно, рассказывали о Христе. Это была обычная для того времени и среды трактовка. Христос представал в ней эдаким добрым мужчиной, которого уничтожили за веру. А уж был ли он Богом или святым, решать тебе самому. Срочного ответа этот вопрос не требовал, насущные проблемы были куда серьезнее, и я пока отложил его…

Приняв решение просвещать нас с Васенькой в этом вопросе, бабушка открыла для нас своего Бога. Ее Бог был совсем другим. Он был грозен, могуч и беспощаден. В ее рассказах грозный Господь только и занимался тем, что карал. Делал Он это изощренно. Сокрушал зубы грешников, мстил их детям до седьмого колена, убивал, рушил города. Он создавал все условия, чтобы мы почувствовали холод и жар ада. Каждому, кто отступал от Его закона, Он готовил такое суровое наказание, какое, по словам бабушки, мы и представить себе не могли. В описании всяких мук, уготованных злым людям, бабушка доходила до поэзии. Я чувствовал, как бабушка радуется, что Бог так могуч и что Он – ее союзник. Я представлял, как Он появляется за ее спиной и всякому, кто как-нибудь согрешил против бабушки, сокрушает челюсти. В ее рассказах звучала радость удовлетворения. Бог мщения был повсюду. Он видел, чем занимаются мальчики по ночам, держа руки под одеялом, Он знал, кто и как грешит в ту самую минуту, секунду даже, как только грех приходил нам на ум. Знал и терпел. Пока терпел. Но чаша весов с нашими грехами становится все тяжелее, и поэтому нам лучше остановиться, пока Бог не покарал нас, и лучше она, бабушка Аглая, покарает нас, чем терпеливый Бог.