Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018

Вечер блестящей грозы накормил пауков.
Ярче следы госпожи на траве безответной.
Вязы молчат, и до снятия их париков
переведи мне из хроник о переписке секретной
кошки корявой соседа, вкусившего лунный оскал,
с мышью ворчливой, что грел на груди Ганнибал.

3
Отпуск из воска, там электричка молчит,
и надрываются пчелы, виясь над малиной.
Марки мусоля, на клумбе ребенок ворчит,
праведный ястреб ласкает небесную глину.
Я обретаю ее, если в поле закрою глаза
и зависаю над липой, полной прохладного меда.
Дышит слеза, отзывается в море гроза,
шепот медянок с обочины Божьего следа.

Полынья. Не помню имени
семени на дне поляны,
опечаленного пламени
вознесенные изъяны
верескова рода-племени.

Поводырь махорки матерной
из лукошка комья пряжи
выстроил на скверной скатерти,
среди них котенок ляжет
пульсом нежности и памяти.

Ветер деда за горою
разбирает лист на кладбище.
Нищете глаза закрою:
не смотри на двор и пастбище —
горе местного покроя.

Дешевеет дождик. В иней
смех шипит на перекрестке.
Ты перекрестись и выпей
ужас тихий из наперстка —
грех Михнова перед Веней.

У тумана весел нет.
Дверь на кончике проспекта
Запелената в жилет.
Резким дворником пропета.

У реки ступеней нет.
Небо пляжа оголяет
Нераскрашенный рассвет.
У вдовы собака лает.

Я верну тебя горе
Македонского замеса.
Гд е ягнята в серебре
Колокольцев от Рамзеса.

Гд е почтенная трава
На обедню точит пальцы
У раскованного рва
Засыпают погорельцы.

Ты да я и тень в тетрадь.
Тень фонтана подземелья…
Местью иволги размять
Песен рисовые комья.

Град Сиверской терзает сучий хвост
чванливой туче, жрущей Ломоносов.
У тамошних матросов нет вопросов,
они идут построчно на погост,
как с корабля на бал без папиросы.

Жена ушла в сельпо за абрикосом.
Тимура телка, Пиррова вдова.
Она была по своему права,
когда шпыняла снегом эскимосов.

Твой гопник на обоях ловит розу,
где не растет народная трава,
витает лебедь в трепете морозов.

Такие, мой дружок, метаморфозы
распахивает устная молва,

на чашку дуя и роняя слезы.

Пройдя к подруге несуразной
На кровный чай
Блуждай по «списку безобразну»
И примечай

Пращу прямого вдохновенья
Руки прямой
Над издыхающим мгновеньем
Вины земной

Владея Меккой этикета
Себе ровня
Местоимение поэта
Пером храня

На ровной мгле самозабвенья
Скрепил настрой
Иного зренья и томленье
Струны иной

И властен милостью страданья
Тебя понять
Не затвердить его молчанья
Не разгадать

Разыщи себя в камаринском стекле
Пузырьком проточным стеклоправа…
Велика для четверга оправа
И звезда щебечет на игле

Жесткой прачки зимнего помола
Вынесшей неделю как струю
Талой жизни. Для нее в раю
Жжется место. Видимо посмела

Крепкая забрать себя на грудь
Невозможным маятникам веры…
Много ветра прежнего размера
Крошится и валится на путь

И на брови… Я тебя не выдам
Не проснусь. Не вытолкну платок
Неразрывный. Ясен ястребок
На ковре отца видавшем виды

Гуще свистящих в ветвях
Перьев опрятных мазки
Сыграны в сточных полях
Где паровозов свистки
Тужатся в лужах. Нерях
Перебери у тоски.
Цель еще можно спасти
Вырастив снасти.

Цель перебрось за висок
Свыше накормится топь
Рвотным дождем. Завиток
Трона и грома на лоб
Конюха ляжет. Высок
Телом хозяина гроб
Выше хозяина – рябь
Взгляды уверенных рыб.

Конюх, делил ли сургуч?
Выдох и поступь полка
Сверят портфели. Кивач
Не напоил облака
Мох у копыта колюч
Кровь и олень не алкал
Конюх, сорвется река
И голышом катыша…

Не отрываясь на снег
Не запинаясь на грех
Бык говорите пег?
Груб говорите мех?
Люден и красен век
Черен у края смех
Скошен и влажен текст

Мне жаль Антонова! Нет-нет,
он жив, а что пропал – едва ли:
его на станции «Рассвет»
и в «Толстопальцево» видали.
А что изганник – да! На дверь
ему указано: на днище,
ведь и казённое теперь
его отобрано жилище.

За что? На то был свой резон:
он крепко пил! Какие бредни?:
Доцент свалился на газон,
хватая куст, как шанс последний…
Какие лекции? При чём
желанье, чтобы – без огласок,
когда сам лектор вовлечён
в ристалища теней и масок?
В гуденье рифм, в борьбу идей…
Он видит в родине чужбину:
там хам грядет, а там халдей
затаптывает жемчуг в глину.

…А я ведь помню век такой,
когда меж снобов и долдонов
изящный, с легкою рукой,
по институту шёл Антонов.

И ворот свежий, и лица
простая лепка так опрятна,
и вкрапленная хрипотца
в негромкий голос – деликатна.
Стихи писал. Молва плела:
«мертворожденные», что кокон.
Литературные дела
все побоку, всё мимо окон.

Сколь многие поймут его!
Во тьме, стирающей различья,
так просто обрести родство:
что птичья кость, что жила бычья!
Идти туда, где гуще мгла,
где все свои за плотной тенью,
ждать отзвука, искать тепла,
и петь хвалу самозабвенью!

Так где искать его? А у
ворон не спросишь: «Где Антонов?»
Иди, кричи свои «ау»
среди бомжатников и схронов.
Выходит, муравей в овсе
заметней человека в силе?

Притом – его любили все!
Мы все Антонова любили!