Журнал «Полдень XXI век» - Полдень XXI век, 2011, № 02

— Держи! — я вложил в ладонь Юрико две маленькие таблетки — половинную от предписанной дозы порцию метбенизола, протянул ей фаянсовую чашечку и чуть не минуту дожидался, пока она возьмет ее в руки. Сделав вид, что ничего не замечаю, налил сакэ.

Она не сделала и попытки сделать то же самое для меня — так и сидела, держа чоко у подбородка обеими руками. Я обслужил себя сам, поставил токкури на пол, на расстоянии вытянутой руки.

— Я не стал подогревать, прости!

— Уже все равно, — ответила Юрико.

Глаз ее я не видел — она сидела с опущенным лицом, то ли совсем их закрыв, то ли глядя на жидкость в чоко.

— Компай, — забросив лекарство в рот, тихо сказал я.

— Компай.

Сакэ я налил едва ли на пару глотков каждому. Выпив, Юрико не глядя сунула чашечку мне, повалилась на футон, воткнув ноги под сбитое одеяло. Ногам ее досталось сильнее всего — с десяток кусочков налепленного пластыря указывали места, из которых я уже извлек проволочника. Вчера, правда, сразу двух я удалил у нее из левой ягодицы. Наверное, из-за этого Юрико сейчас лежит, чуть повернувшись на правый бок, в мою сторону.

— Скажи, у тебя правда никого не было? — спросила она.

Этот вопрос за прошедшую неделю она задавала неоднократно. И я привычно солгал ей, как лгал уже неоднократно.

— Правда. Никого не было. Задолго до тебя никого не было, а когда ты появилась — вообще никого вокруг не стало.

— Тогда почему с нами это все случилось? — смазывающимся голосом простонала она, и лицо ее тоже поплыло, задрожало, стало вдруг злым и неряшливым.

Она знала, что не умеет плакать красиво, поэтому сразу спрятала мокрые глаза в сгиб руки, закрывшись от меня поднятым предплечьем. Я протянул руку и дотронулся до ее плеча.

— Слушай, ну не надо…

— «Не надо»! «Не надо»! — передразнила она меня. — А что надо? У тебя никого не было, у меня никого не было — ветром проволочника нанесло? Сразу обоим?

Что я ей мог объяснить? Что проволочник, кроме как через половую связь, может передаваться и другими путями? Так об этом в газетах и брошюрках для населения не пишут. Напротив, в них категорически утверждается, что личинки червей очень нестойки к воздействию окружающей среды: погибают при солнечном свете, высыхают на открытом воздухе, даже не слишком концентрированные растворы кислот и щелочей необратимо повреждают их нежную оболочку. Это нужно, я не знаю, мясом сырым питаться… Так мы не европейцы-гайдзины, чтобы стейки с кровью есть, мы вообще черное мясо в пищу не употребляем — только свинину!

На мгновение мне снова стало страшно: а вдруг это все-таки Ватаби Аико? Она была единственной женщиной, с которой я имел связь в последние четыре года. Не считая, конечно, самой Юрико, вошедшей в мою жизнь лишь в начале этого лета. Нет, не может быть, хотя Аико — совсем не образец добродетели. Если верить всем слухам, всем стыдливым хохоткам и недомолвкам мужской половины персонала нашего госпиталя, касающихся этой медсестры, можно было сделать вывод, что с ней переспали все, от санитаров приемного покоя до директора Кобаяси. Это не могло быть правдой, особенно, что касалось идущего на восьмой круг [16] Традиционный японский календарь (заимствованный из Китая) состоит из двенадцатилетних животных циклов, объединенных в главный, шестидесятилетний. Кобаяси. Другие — да, могли быть у Ватаби: мне кажется, она вообще не в силах кому-либо отказать и радуется как ребенок тем крохам мужской ласки, что уделяются ей тайком от сослуживцев, стыдливо, торопливо и молча.

Выпитое даже на пустой желудок сакэ отказывалось действовать. Наверное, наша печень обладает недюжинными способностями к адаптации: в первые дни затворничества хватало нескольких глотков, чтоб ощущение страха за жизнь если не исчезало полностью, то хотя бы притуплялось, уравновесившись хмельной оптимистической расслабленностью. Теперь же выпив, я чувствую лишь мрачное раздражение, а Юрико переходит от слез к дремоте.

— Хочешь еще? — спросил я ее, протягивая руку к токкури.

— Давай! — буркнула она.

Я снова налил и ей и себе — о хороших манерах пришло время забыть.

— Может, все-таки поешь?

— Нет.

Я тоже не хотел есть.

— Я, наверное, умру, Каи!

— Не мели ерунды.

— Как обидно… — она не слушала меня, повернулась на спину, поморщившись от боли. — Только начала жить, влюбилась, как дура… — выпустив из безвольно отброшенной в сторону руки чашечку, Юрико вдруг задрожала, бесстыдным движением бросила ладонь на промежность и с такой силой сжала ее сведенными бедрами, что хрустнули суставы. — Мама дорогая, — простонала она, — ведь не рожала ни разу!

— Успеешь еще, Юри-тян, — только и нашел я что сказать.

— Слушай, давай любовью займемся, а? Прямо сейчас! — она, похоже, внезапно опьянела — рывком перебросилась набок, едва не ударившись головой о мои колени, и даже этого не заметила. — Времени у нас море — неделя или даже две, делать совершенно нечего, так, может, хоть налюбиться до рвоты, чтоб не было так обидно?

— Ты с ума сошла! — я попытался от нее отодвинуться, но Юрико успела уцепиться за штанину. — Возьми себя в руки!

— А если я не хочу? — со спутанными волосами, с расширенными до самых белков зрачками, она нисколько не напоминала ту юную первокурсницу, что я впервые увидел весной в стайке девушек, проходивших с ознакомительной экскурсией по нашему отделению. Сейчас она вела себя, как вязкая портовая шлюха. — Если мне уже плевать на все? — продолжила она, дохнув на меня смесью перегара и запаха свежего алкоголя. — Вот я хочу и требую! Ты решил надо мной свои эксперименты ставить, а я над тобой свои буду делать! Интересно, сколько раз ты способен трахнуть меня за сутки? Спорим, больше трех не получится?

Я ударил ее раньше, чем успел подумать. Ударил неловко — она лежала правой щекой на футоне, и моя ладонь, скользнув по ее левой щеке, задела нос. Брызнувшие ярко-красные капли оросили несвежую простыню.

— Ты меня ударил…

Юрико медленно садилась, зажав нижнюю половину лица. Я встал и привычно-осторожно, держась вдоль стены, где доски пола почти не скрипели, направился в ванную. Вернувшись с влажным полотенцем и комком ваты, я оттер ее лицо, руку, затампонировал ноздрю. Юрико была так поражена произошедшим, что подчинялась безропотно; голова ее поворачивалась под моей ладонью словно на шарнирах.

— Прости, — повторял я шепотом, делая свое дело, — это вышло совсем нечаянно. Только не нужно говорить глупостей, и все будет хорошо. Мы с тобой одни, — продолжал я, — и никто в целом мире нам не поможет. Только ты и я — больше никого нет. Если ты не будешь меня слушаться, если перестанешь мне помогать — я умру. А когда умру я, то вскоре умрешь и ты — это неизбежно. Понимаешь? — спросил я, сжав ее подбородок и принуждая смотреть мне в глаза. — Слышишь, что я говорю?