Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №03

Общность судьбы, цели и риска, это, я вам скажу, такой сплав — на всю жизнь людей вяжет...

Ну и вот, Борис Андреевич Вилькицкий, Бобочка, как мы его называли, в свои двадцать восемь лет уже капитан второго ранга и начальник такой серьезной экспедиции, как наша. Жохов — всего лишь старлей и помощник.

Бобочка-то Бобочкой, но офицер лихой был, храбрый. Хотя и не очень везучий. В Порт-Артуре вызвался подводной лодкой командовать. Одно слово, что лодка. Гроб подводный, из подручного железа склепанный, а он на нем собирался на внешний рейд выходить, мины ставить. Слава Богу, что до этого не дошло... В атаки штыковые на японца ходил. Грудь навылет прострелили. А потом Морскую академию кончил. Вот он в чине приятеля и обошел...

Рунд поймал себя на том, что слушает старика с живым интересом, хотя почти все, что он рассказывал, было очень далеко от сути порученного ему дела. Но он знал и серебряное правило разведчика: дай человеку выговориться, и тот сам скажет то, что тебе нужно...

Кельнер уже дважды менял кружки с пивом.

— Однако и Жохов был не лыком шит. Правнук нашей российской знаменитости — адмирала Невельского, племянник адмирала Жохова. Ну и характер тоже не сахар, даром что поэт... Он ведь на Сибирскую флотилию с Балтики под фанфары загремел. Что уж у него там в Либаве произошло, точно не скажу. Слышал, что повздорил на линкоре — он на «Андрее Первозванном» служил, — со старшим офицером. Вроде бы тот унтера несправедливо «цукнул», ну и наш флотский Лермонтов вызвался... Кончилось тем, что обоих с линкора и списали. Ну и махнул Алексей Николаевич к нам, искать забвения коль уж не в долинах Дагестана, так в ледяных полях Арктики, на «Таймыре». Ну и гонор, конечно: после линкора — да на транспорт... Тут у него все в одну точку сошлось — и служебный курбет, и любовный афронт... Выбрал он в невесты кузину, а отец ее, адмирал, воспротивился. Так вот и отправился на край света с разбитым сердцем. Врачевал его стихами да холодом.

В поход тринадцатого года Фортуна нам всем улыбнулась. Открытия, как из лукошка, посыпались.

— Вот вы, географический издатель, можете себе представить, что всего каких-то двадцать пять лет назад карта на север от Таймыра, — Новопашенный пальцем изобразил на мокром столике абрис полуострова, — являла собой чистый лист бумаги? Да-да, вот именно с такой картой девятьсот двенадцатого года мы и уходили в тот рейс. Белая бумага. А ведь там простиралась земля размером с Голландию! И никто не знал об этом... Когда мы ее открыли, Вилькицкий написал приказ слогом Жохова. Поэма, а не приказ...

И Новопашенный стал читать его, как читают белые стихи:

В поисках Великого Северного пути

Из Тихого океана в Атлантический

Нам удалось достигнуть мест,

Где еще не бывал человек.

Мы открыли земли,

О которых еще никто и не думал.

Что вода на север от мыса Челюскин

Не широкий океан,

Как думали раньше,

А узкий пролив...

— Браво! — зааплодировал Рунд, поощряя старика с повлажневшими глазами.

— Тот пролив, как вы уже и сами изволили догадаться, носит имя Бориса Вилькицкого. Красные географы подчистили с карты слово «Борис», а у острова генерала Вилькицкого, отца Бориса, слово «генерал». И получилось так, будто и пролив, и остров названы в честь некоего абстрактного Вилькицкого. Ни отца, ни сына. Они эти фокусы умели делать. Остров Цесаревича Алексея в Малый Таймыр перенарекли. Остров Колчака — в Расторгуева. Ну, тут понятно, адмирал им как кость в горле... Я, кстати, у Александра Васильевича «Вайгач» принимал. Он первым его командиром был. Вот так-то, господин хороший! Ну, мой остров, остров Новопашенного, тоже в двадцать шестом году переименовали. Не ложится на совдеповскую карту имя белого эмигранта. Вольно им было в теплых кабинетах карту перекраивать... Не подумайте, что в обиде на них за «свой» остров. Его как раз толково переименовали — в остров Жохова. Как-никак, а Алексей Николаевич два острова лично открыл...

Рукою очевидца:«В ночь на 20 августа (1913 года — Н.Ч.), — помечал в путевых записях врач «Таймыра» Л.М.Старокадомский, — вахтенным начальником на «Таймыре» был лейтенант А.Н.Жохов. В пятом часу утра он заметил впереди и несколько левее курса небольшой высокий и обрывистый остров и немедленно сообщил об этом начальнику экспедиции.

Не прошло и трех минут, как весь экипаж был на ногах. Из кают и кубрика, одеваясь на ходу, выскакивали на палубу офицеры и матросы, чтобы собственными глазами убедиться в существовании обнаруженного Жоховым острова».

— Так из-за чего они поссорились, Жохов с Вилькицким? — не выдержал наконец Рунд.

— Трудно сказать, в чем коренилась истинная причина их раздора. В любой экспедиции, особенно в затянувшейся, конфликты не редкость. Ведь и от Седова ушел штурман Альбанов, и у Русанова был раскол... Два медведя в одной берлоге не живут. А тут две такие натуры.

Повод нашелся. Где-то в конце июля четырнадцатого года мы покидали рейд Анадыря. Я вывел «Вайгач» в бухту, а «Таймыр» все еще возился с якорями. Вахтенный начальник неправильно стал на фертоинг, якорные канаты за ночь перекрутило так, что хоть топором руби. И обрубили бы — каждый день был дорог, вся навигация с гулькин нос, — да запасных якорей не было. Сутки провозились, пока расцепились. Потерять ходовые сутки не за понюшку табаку! Я Вилькицкого понимаю. Всем обидно было: и мне, и последнему кочегару. На прорыв в Европу идем, а тут сутки елозим, можно сказать, на старте, во льды еще не войдя... Жохов, как старший офицер, недосмотрел, конечно, хоть и не его прямая вина была. Ну, Борис Андреевич в сердцах с должности его снял и ко мне на «Вайгач» турнул в вахтенные начальники. А у меня забрал к себе старшего — Николая Транзе, закадычного жоховского дружка-однокашника. Для гордой души поэта это был удар. Не приведи Господь зимовать во льдах с поникшим духом...

Да, впрочем, мы и не собирались зимовать. Приказ был срочно пробиваться в Архангельск и всю науку ввиду военного времени отложить до лучших дней. Нам везло и с погодой, и со льдами. Можно сказать, на фукса проскочили Чукотское море, Восточно-Сибирское и море Лаптевых. Оставалось Карское миновать, а там и до Архангельска рукой подать.

Господи, как мы рвались домой, на запад! Четыре года в сибирских морях... И вдруг, как драгоценный приз, — обнять любимых, встретить Рождество в семейном кругу... Каждое утро поднимаешься с мыслью: «Льды! Где они? Не перекроют ли путь?» Каждый вечер с молитвой: «Господи, не засти нам путь льдами!». Каждую вахту первый вопрос сигнальщику: «Как льды?» Считали дни, мили, тонны паршивого угля, из-за которого наши машины теряли свои лошадиные силы...

Кончалось лето, а мы уже оставили за кормой добрых две трети пути. Почти никто не сомневался: прорвемся. Осталось только Карское... И вот тут-то и влипли. Пролив Вилькицкого нас и не пустил. Даром, что имя ему свое Борис Андреевич дал. Пролив от мыса Челюскина до Земли Императора был намертво забит сплоченными ледяными полями. Отчаяние, ярость, уныние — все было... Вилькицкий ринулся на таран. Впервые за всю экспедицию мы крушили льды своими форштевнями, скулами, бортами. Впервые мы шли, как ледоколы. Грохот льда и скрежет железа наполняли «Вайгач» от трюмов до мостика. Корпус трясло, как на булыжной мостовой. Но заклепки держали.