Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №03

На этом кончилось наше веселье, дальше пошли тяжелые дни. В какой-нибудь месяц мы потеряли двух человек. Сначала умер лейтенант Жохов, а потом кочегар Ладоничев. Жохов был веселый, сильный, жизнерадостный человек. Он любил команду, и она его тоже. Он был душой всех развлечений и отдавался им целиком. Но уже в карнавале он почти не принимал участия. Так он был здоров, и его съедала какая-то внутренняя болезнь. Доктор осмотрел его, но положительно ничего не нашел. 8-го у него пропала моча, и с этого дня его положение быстро пошло к худшему. Острое воспаление почек, затем отравление мочой — и через неделю смерть. Она всех нас поразила страшно. Если бы во Владивостоке или в Питере меня спросили, кто у нас самый здоровый, то я безо всякого колебания назвал бы Жохова. Да так и все считали, а потому его смерть была полнейшей неожиданностью. Команду она прямо напугала.

...Скоро сделали гроб. Как умели, отпели покойного и тело отправили на «Таймыр». От него всего 15 верст до берега, и наша команда, живя на корабле, ходила на берег рыть могилу. Через неделю его похоронили. Он точно чувствовал смерть, и еще, когда никто не подозревал в нем болезни, т.е. в ноябре, он написал завещание и стихи, которые просил вырезать на медной доске и прибить к кресту. Он вообще очень недурно писал, и эти стихи вышли у него хорошо. Он перед уходом в плавание сделал предложение и был женихом. Любили они друг друга давно — с окончания корпуса, т.е. 8 лет, и их роман должен был закончиться по возвращении из этого плавания. Вот тяжелый удар его невесте.

Почти одновременно захворал кочегар Ладоничев. Сначала у него было воспаление слепой кишки, потом он начал поправляться, но, вероятно, съел что-нибудь, и у него началось воспаление червеобразного отростка, т.е. аппендицит. Несколько раз положение его то улучшалось, то ухудшалось, и нельзя было сказать, выживет он или нет. Операцию у нас, конечно, нельзя было делать, а может, она и спасла бы его.

В тот день, когда команда возвращалась с похорон лейтенанта Жохова, Ладоничев скончался. И тот, и другой случай могли одинаково произойти и в Петербурге, и во Владивостоке, но здесь они произвели сильное впечатление. Команде трудно разобраться, что и почему. Они знают, что во Владивостоке провели несколько зим и никто не умер, а здесь сразу двое. Я приложил все старания, чтобы как можно скорее похоронить Ладоничева, так как покойник на корабле производил тяжелое впечатление. Так как на «Таймыр» сразу нельзя было идти, то мы похоронили его во временной могиле — в ледяном склепе, а через две недели перенесли на берег и похоронили рядом с лейтенантом Жоховым...

Я занимаюсь несколькими делами. Делаю астрономические наблюдения, измеряю толщину льда, на разных уровнях измеряю температуру льда, веду наблюдения над приливом и отливом и, наконец, делаю магнитные наблюдения.

Работы порядочно и очень интересной, но далеко не все идет удачно. Зато занимает она много времени, и оно летит почти незаметно.

Опыт этого года показал, что нас трудно раздавить. Когда в октябре нас давило, мы выдерживали колоссальный напор и у нас не было никакого повреждения и только вылезли наверх на 1/2 фута. Я почти убежден, что этого нам бояться не приходится. Меньше всего я верю, что нас вынесет к Челюскину, а еще меньше, что мы очутимся в такой льдине, из которой не могли бы вырваться. Подрывных патронов у нас достаточно, и мы теперь же начнем принимать меры, чтобы в будущем облегчить себе эту работу.

Итак, дорогая, спи спокойно, и надеясь на Бога, жди нас в сентябре в Архангельске...

О моих отношениях с офицерами пришлось бы очень много писать. Скажу, что все делаю, чтобы сберечь их нервы и сам не напрашиваюсь на неприятности. Люди они почти все, кроме Никольского, очень мелкие, с очень неприятными характерами. За зиму все по несколько раз переругались, а в те дни, когда у них царил мир и тишина, вооружались против меня скопом.

Главная язва, главный лодырь, но зато болтун первостатейный — это доктор Арнгольд. С ним я корректен, отношения приличные, но не перевариваю его и еле-еле выношу. Человек с большими причудами, ему бы не зимовать, а жить в палаццо, получать кучу денег и ничего не делать. Масса была неприятностей и из-за еды, и из-за его положения, одним словом, даже писать противно.

Мой старший офицер — про него много тебе говорил и даже хотел убрать, человек недалекий. Туго разбирается в вопросах даже житейских, а гонор огромный. Когда сажаешь его в галошу, злится, начинает говорить в неприятном тоне, резко, вызывающе...

Дальше идет Неупокоев. Этот по временам бывает ничего — жить с ним можно, но временами прямо невыносим. Во-первых, человек малокультурный, но этим рисуется и, когда на него найдет полоса, то лучше, во избежание неприятностей, держаться подальше. Он ничего не признает, что делает другой. Он готов возражать даже против очевидности, и чем нелепее мысль его, тем более он ее отстаивает. Но в минуты просветления, когда он в нормальном состоянии, он хороший советчик и ему можно поручить какое угодно дело, но надо дать самостоятельность. Он работает, когда найдет на него полоса. Тогда он готов сидеть и днями, и ночами. Но, Боже избавь, заставить его что-нибудь сделать — из этого выйдет только дрянь. Он нарочно сделает так, чтобы никуда не годилось...

Себя характеризовать не буду, ты хорошо знаешь, что я за птица. Изменился мало, разве стал злее, но выдержки еще не потерял и владеть собой могу.

Жаль, что никто из соплавателей не может написать тебе про меня. Это было бы хорошо для более беспристрастной оценки (зачеркн.) моего письма.

Вот почти все, остается два слова о плавании.

7-го апреля мы покинули бухту Колючинскую, из которой я послал тебе письмо на «Тоболе». Сначала Вилькицкий хотел разделить работу, он обещал, что я буду исследовать береговую черту в тех местах, где мы в предыдущих годах не могли закончить работу, а потому мы сначала шли вместе, а потом должны были разделиться. Но, видимо, во время пути изменил решение и сам занялся открытием новых земель, да и нас заставил делать то же самое. По счастью, у меня было больше благоразумия и я шел лучшими курсами, а потому выбрался раньше изо льдов. Тогда он телеграфировал, что мы должны встретиться у острова генерала Вилькицкого — у того, который «Таймыр» открыл в прошлом году. Мы пришли туда много раньше и, обойдя его, увидели на севере новый остров, к которому и направились. «Таймыр» пришел через несколько часов, и, пока я делал астрономические наблюдения, он обошел с западной стороны тот же остров.

Потом мы разделились. «Таймыр» пошел севернее в надежде открыть новые земли, а нам было приказано идти около Новосибирских островов.