Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1963 год

Мы публикуем сегодня первую новеллу Сент-Экзюпери о смелости и мужестве, о любви к своей профессии, рассказ о трагическом одиночестве человека в буржуазном мире.

Клинья под мощными колесами уходят в землю. Трава под напором поднятого винтом ветра стелется и будто течет метрах в двадцати позади самолета. Одним движением руки летчик то вызывает, то усмиряет бурю.

Гул растет, ширится толчками. Теперь тело человека погружено в среду, которая становится плотной, почти ощутимой. Когда летчик чувствует, что гул заполнил его до краев, он думает: «Теперь хорошо», — потом, не разжимая ладони, дотрагивается до стенок кабины: нет, ничего не дрожит. Это очень здорово — ощущать под рукой послушный сгусток энергии.

Он склоняется вниз: «Пока, ребята...» Протягивая ему руку, друзья тащат за собой по рассвету свои гигантские тени. Летчик еще здесь, на пороге более чем трехсоткилометрового прыжка, и уже далек от всех, кто остается на земле. Он смотрит на капот своей машины, нацеленный, точно ствол гаубицы, прямо в солнце. Позади винта в нагретом воздухе подрагивает пейзаж.

Мотор работает на малом газу. Летчик разжимает руку и, словно якорную цепь, вытаскивает ее из ладоней друзей — последнее, что удерживает его на земле. Наступает неожиданная тишина, и он застегивает на себе пояс и оба ремня от парашюта, двигает плечами, устраивается поудобнее на сиденье. Это и есть отлет: летчик уже в другом мире.

Последний взгляд на узкий щиток с приборами, стрелка альтиметра тщательно установлена на нуле, последний взгляд на толстые и короткие крылья, кивок головой — «порядок» — и он свободен.

Медленно вырулив против ветра, он тянет на себя рукоятку газа; мотор выстреливает и начинает звенеть, винт подхватывает самолет и отрывает его от земли. После первых пружинистых прыжков в воздухе самолет выравнивается, набирает скорость, больше, больше — летчик чувствует ее по ответным толчкам штурвала, растворяется в ней.

Земля, такая гладкая и нежная сейчас, приводным ремнем убегает под колеса. Летчик всей тяжестью наваливается на воздух, не ощутимый сначала, потом жидкий, теперь, наконец, твердый, и начинает подъем.

Ангары с обеих сторон взлетной полосы, деревья и холмы освобождают по одному горизонт и исчезают. На высоте в двести метров можно еще склониться вниз и различить игрушечную пастушью деревушку из крашеных домиков; леса пока еще густы, как мех. Потом земля оголяется.

Самолет подскакивает на твердых волнах, завихрения бьют его по крыльям, весь он звенит. Летчик не дает ему клониться, держа на весу, как коромысло с полными ведрами.

На высоте в три тысячи самолет успокаивается. Солнце прочно устраивается в оснастке; никаких завихрений. Где-то внизу, неподвижная, застывает земля. Летчик ставит закрылки и — курс на Париж — погружается на много часов в оцепенение. Теперь он движется лишь в глубь времени.

* * *

Неподвижные волны развертывают громадный веер на поверхности моря.

Солнце обогнуло, наконец, крайнюю стойку между крыльями.

Внезапная слабость охватывает летчика. Он смотрит: стрелка счетчика оборотов колеблется. Под ним море. Мотор вдруг хрипло икает. Он инстинктивно хватается за рукоятку газа. Нет, ничего: капля воды. Тихонько возвращает мотор к прежней привычной ноте. Не выступи на лбу холодный пот, он не поверил бы, что секунду назад испугался.

Постепенно спина вновь находит нужный наклон, а локоть — нужную точку опоры. Теперь все нормально.

Солнце повисает над макушкой, и становится приятно ощущать усталость, если застыть и не двигать налитыми оцепенением членами, если достаточно лишь чуть-чуть шевелить штурвалом.

Давление масла падает, вновь поднимается; там, внутри, творится что-то неладное.

Мотор вибрирует. Сволочь! Солнце повернуло влево и уже багровеет. Гул становится металлическим. Нет, это не в картере. Может, распределитель?

Развинтилась гайка на рукоятке газа, приходится держать ее в руке. До чего ж неудобно!

Это может быть и течь.

Так вот, по одышке, по расшатавшимся зубам, по седым волосам замечаешь вдруг, что все тело разом состарилось. Лишь бы дотянуть до земли.

Земля приносит успокоение своими красиво вырезанными полями, геометрическими лесами и деревнями. Летчик ныряет, чтобы как следует посмаковать ее. Там, наверху, земля была голой и мертвой; самолет снижается — и она одевается. Вновь видна обивка лесов, волнами выступают горы и долины: земля дышит. Гора, над которой он пролетает, вздымается, словно грудь лежащего великана, почти до самой машины. Сад, на который он направляет капот, разводит в стороны ветви, будто собираясь прыгнуть вверх, на помощь человеку.

Мотор-то тянет будь здоров! Шумы, которые он слышал? Ерунда. Так близко от земли ничего не страшно.

Он скользит по изгибам долин, прижимается к ним, как лезвие к точильному камню, хватает, тянет к себе простыни полей, бросает их позади, чиркает по верхушкам тополей, увертывается и иногда только легонько отстраняется от земли, как борец, когда хочет сделать вздох поглубже.

Он летит над стеклянной крышей завода, где уже горят огни, над парком, где уже совсем темно.

Навстречу ему из бездонного горизонта несется поток земли, таща на себе крыши, стены, деревья.

Посадка приносит разочарование. Поток воздуха в лицо, рокот мотора и давящая тяжесть последнего виража сменяются тихим аэродромом, где люди задыхаются от жары. Плакатный пейзаж: ярко-белые ангары, ярко-зеленая трава, слишком ровно подстриженные тополя, тихая провинция, из голубеньких самолетиков «Париж—Лондон» вылезают юные англичанки с ракетками под мышкой.

Он тяжело сползает на дно кабины. К нему бегут: «Блестяще! Блестяще!» Офицеры, друзья, зеваки. Внезапная усталость сдавливает ему плечи. «Погодите, мы поможем вам...» Он опускает голову, разглядывает свои вымазанные в масле руки и чувствует себя до отчаяния трезвым.

* * *

Он — всего лишь Жак Берни, одетый в куртку, пахнущую камфарой. С трудом двигая онемевшим, негнущимся телом, он опускается в углу за один из аккуратно расставленных столиков и спрашивает, что у них там осталось от жалкого меню.

— Алло... это ты?

Идет проверка дружеских чувств. Там восклицают, поздравляют его:

— С того света? Молодец!

— Конечно... Когда я увижу тебя? Сегодня, как назло, все они заняты. Завтра? Завтра они идут играть в гольф, но он может пойти тоже. Не хочет? Ну тогда послезавтра, в восемь.

Он, инструктор в группе курсантов авиашколы, завтракает в единственной забегаловке недалеко от поля. Рядом несколько унтеров пьют кофе, разговаривают.

«У них настоящая профессия. Я люблю этих людей».

Они говорят о том, что полоса вся в грязи, что груз был доставлен в целости, потом о сегодняшнем случае.