Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1989 год

Жила она на стороне, которую по старинке называли «Оверкирке», зацерковными землями, оттого, что некогда там стояли маленькие часовенки, построенные спасшимися в море. Марика жила в одном из тех домов, что ставили себе рыбаки. Я помнил этот дом. Он еще достраивался, а уже было объявлено о его продаже. Трудно сказать, от кого к кому он переходил, но с недавних пор этот внушительный островерхий особняк на зеленом холмике посреди леса принадлежал рыболовецкому колхозу на Сааремаа, и в нем теперь под одной крышей с Ояру жил еще и пасечник, студент таллиннской лютеранской консистории Юри Реинтам — рыжебородый, с располагающей улыбкой. Он при встречах в деревне звал меня зайти к ним, но, не скрою, бродя по лесу, я сторонился их дома, охраняемого огромным коричневым догом со старческим голосом, но таким мощным, что лай его, как говорил смотритель маяка Эйнар, младший сын Лизи Норман, докатывался до его владений и расшатывал колонну маяка.

И все же в какой-то день наступил предел моему одиночному бродяжничеству по острову, и я, вспомнив, что в каждом доме стоит телефон, позвонил Марике и договорился о встрече. Но, правда, потом выяснилось, что она приняла меня за одного из тех праздных путников, которые обычно с одним рейсом прилетали на остров, а другим улетали и в промежутке хотели, чтобы кто-то быстро показал им остров.

Приближаясь к дому в лесу, я уже готовил себя к долгому и неторопливому знакомству за кофепитием. Но сначала мой путь преградил коричневый дог — он остановил меня прямо на черте, за которой начинались приусадебные земли, а потом и сама хозяйка, вышедшая мне навстречу,-— умытая, причесанная, с сумочкой через плечо, она предложила мне сразу же начать экскурсию...

Нигде, пожалуй, так не чувствуешь скоротечность времени, как в тихом лесу, на знакомой дороге. Ты идешь, и деревья, как и много лет назад, пропускают тебя мимо себя.

— Марика, вы давно живете на острове? — спрашиваю я и тем самым как бы предлагаю свои условия общения.

— Лет десять будет.

— Значит, вы приехали сразу после того, как я побывал здесь...

— Где-то тогда...

Догадываюсь, Марика ведет меня к церкви. Ступает она осторожно, как близорукий человек, смотрит под ноги, говорит тихо, будто боится потревожить лес, и я не могу отделаться от того, что рядом со мной — сестра милосердия, одна их тех натур, в которых сильна смесь романтики и религии.

— Значит, вы почти островитянка?

— Может быть...— Марика подыскивала слова.— Конечно, в первый год я не понимала здешних людей. Думаю, и сейчас до конца их не понимаю... И они меня не понимают. Нет. Все-таки осталась разница. Теперь я не городская и не деревенская и, наверное, до конца не буду, как они. Корни другие, и у них и у меня.

— Марика, а как вы надумали оставить город? Она молчит.

— Может, вы бежали от безобразного мира? Или хотели жить по-новому?

— Я думаю, как сказать вам.

Пытаюсь облегчить ей ответ и говорю, что мне приходилось слышать от таллиннских друзей совсем другое: островитяне едут на материк, поступают в высшие учебные заведения в Таллинне, в Тарту, а потом мало кто из них возвращается обратно. И в то же время сааремаасцы сетовали на то, что в последние годы к ним приехало немало молодых людей, и особенно из Таллинна. Слишком много стрессов в городах...

— Это так... Я просто устала от города,— неожиданно просто сказала она.— Я приехала сюда, и здесь была тишина, спокойствие, все по-другому, можно остаться собой, думать... Мои родители всегда жили в городе, в Таллинне, и.никаких связей у моих предков с деревней не было. Да, это правда,— вдруг словно встрепенулась она,— я устала от городского шума...

В какой-то момент, уловив напряжение Марики, я умолк, а она, видимо, почувствовала облегчение, сама и не без грусти стала рассуждать о временах, когда сюда, на Рухну, переселялись простые люди, жившие у моря, на других островах или в прибрежной Эстонии, и как теперь им на смену приходят сюда новые люди — молодые эстонские семьи, все-таки больше из Таллинна, и еще из тех людей, что не нашли себе места в городе, искали счастья на мало тронутых цивилизацией землях островов. Говорила, что сейчас на Рухну чаша весов на стороне горожан. А было время, когда над островом витала тишина ожидания, вслед за ней пришел разлад — одни покидали остров, другие приезжали и снова уезжали. Потом ходили какие-то комиссии, и после Рухну передали в ведомство Сааре-маа. Сааремаасцы немного другие, и потому старые рух-нусцы пока не могут найти с ними общего языка. Вот они замкнулись в себе, словно бы в своей раковине.

— Эстонцы — люди тихие,— пыталась Марика объяснить то, что хотела сказать,— но разные...

Я бы сказал — сдержанные, про себя поправил ее.

— На юге Эстонии,— продолжала она,— они более откровенные.

На это тоже надо делать поправку, думал я. У эстонца, откуда бы он ни был родом, есть чувство дистанции. Это уже другой вопрос, как он держит ее — на метр или на километр. Помню, я ехал в одну деревню под Валгой и в автобусе спросил у своего попутчика, знавшего человека, к которому я ехал: « Как вы думаете, мог бы я остановиться у него?» — «Зачем? — удивился мой попутчик.— Если вы хотите с кем-то познакомиться поближе, снимите дом, и подальше».

— На севере эстонцы более замкнутые.— И тут Марика подступила к Сааремаа, то есть к западной Эстонии, и запнулась...— У них Сааремаа как государство в государстве. В этом смысле, что они всё хотят делать сами, не хотят, чтобы другие им мешали... Сейчас они думают поселить на Рухну новых людей...

— И сделать здесь маленький Сааремаа? — невольно вырвалось у меня.

— Нет. Они хорошие... Но другие немного.

О рухнуской церкви многое я знал еще от старого Нормана. Она была самая древняя на всем побережье. Ее строили в 1644 году из дерева выброшенных на берег парусников. Такое дерево, говорил мне Александр Норман, не поддается гниению...

Точнее, здесь на кладбище, за деревней, стояли две церкви. Новая и рядом — старая, деревянная. Новая была выстроена в 1912 году на средства шведской королевской семьи в благодарность за спасение корабля. Король предлагал рухнусцам за спасенный корабль то, что их душа пожелает. Но рухнусцы ответили, что зерна и всякого добра у них хватает, а вот церквушка у них старая...

На склоне холма — старые могилы с низкими деревянными крестами с навесом, обросли травами. На крестах вырезаны имена и даты, но для того, чтобы прочесть их, надо соскоблить мох. На краю кладбища одиноко высится белый обелиск с пятиконечной красной звездой — это могила неизвестного воина, датированная 1944 годом... Все как прежде. И старый дуб за деревянной церквушкой, и кладбище, и церкви сохранились такими, какими я их видел когда-то. За стеной леса — деревня. Сюда не доносятся голоса, тишина особенная, она заполнена давностью...