Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1973 год

В некоторых корреспонденциях я читал об инженере как об энтузиасте. По правде говоря, это меня настораживало. Понятия «энтузиазм» и «профессионализм» часто расходятся. Не каждый энтузиаст — профессионал. Энтузиазм иногда выражает временное состояние души, а полагаться надежнее на специалистов, которые прекрасно знают свое дело независимо от душевного состояния.

Я бы стал в тупик, если б мне предложили написать что-то о личных качествах инженера, так как видел его только в тех ситуациях, в которых могли проявляться его деловые качества. Передо мной был человек, чья деятельность не носила никаких следов случайного выбора. Профессионал. Один из многих. Проведя большую часть времени в Рязани с ним, я невольно отмечал именно в нем те черты, которые могут характеризовать нарождающуюся на наших глазах новую профессиональную среду. Я нашел то, за чем приехал.

Пока мы ехали назад, Татанов не торопясь объяснял, почему мое предположение, что вокруг Рязани со временем до бесконечности будут строиться новые и новые очистные линии, не оправдается наверняка.

Он говорил без всякого усилия мысли, как гроссмейстер, который читает вводную лекцию в школе начинающих шахматистов. Я понял, что привязан к современному уровню развития технологических процессов и, сам того не замечая, переношу в будущее свое представление о сегодняшнем дне. Между тем технология развивается, и чем дальше, тем быстрее. А более совершенная технология дает меньше отходов и большие по сравнению с теперешними возможности справляться с отходами. Это взаимозависимые процессы, и здесь, говорил Татанов, важна не столько инженерная суть будущего, сколько комплексный подход к вопросу и, конечно, поиски оптимального решения, что тоже целиком зависит от комплексного подхода...

Вдруг инженер оживился.

— Сейчас вся сложность в том, что это новая статья расхода. Поэтому в ближайшие годы придется ломать не столько финансовый, сколько психологический барьер.

Ведь тут в самом буквальном смысле требуется «выбросить деньги на ветер». На чистый ветер и на чистую воду . Тут только профессионалом и надо быть, чтобы доказать необходимость подобных трат. Профессионализм, который и определяет авторитет работников рязанской службы охраны окских вод,— это осознанное и выверенное знание ценности того, что пока даром предоставляет нам природа.

Я уезжал из Рязани за две недели до начала Всесоюзного совещания по вопросу очистки открытых водоемов. Очаговый характер этой работы уже никого не устраивает.

Перед отъездом вышел на Оку. От Оки — с городского пляжа — не видно города. Только купола кремля просматриваются сквозь прибрежные кусты.

Ока была свободна. Все убрали и спрятали по затонам до лета. Я оказался на берегу Оки в то время, когда жизнь в природе потаенно угасает, прячется, уходит в землю, вглубь, опускается на дно рек и озер. В такие дни острее чувствуешь обнаженную природу, не слишком расположенную считаться с присутствием человека.

Резкий ветер свистел меж оголенных прутьев. После буйства летнего зноя ветер вылизал песчаные отмели, вымел сгоревшую траву, изгнал человека с берегов реки в город, в тепло жилья.

Глядя на реку, я невольно подумал о тех усилиях, которые рязанцы много лет вкладывают в борьбу за нее, и результатах, которых они достигли. Результаты ошеломительны как надежда, которая готова превратиться в реальность. Но она не превратится в реальность до тех пор, покуда на Оке не будет других опорных пунктов. Река ведь не скамейка — ее не отскребешь добела только в одном месте. А Серпухов? А Воскресенск? Коломна? А десятки других городов — больших и малых, — которые стоят на Оке? Не то что три человека, но даже большой промышленный центр сейчас один уже «заведовать» Окой не может.

Поговаривают, что стерлядь снова появилась в реке. Хорошо бы лет через пятнадцать услышать, что в Оке плавает белуга.

А. Данилов, наш спец. корр.

Окончание. Начало в № 8.

Люди, охотившиеся с гарпуном и строившие иглу, совершили скачок из каменного века прямо в атомный. На гренландских звероловов, обитающих в полярных районах близ залива Мелвилл, современность, шумная и жестокая, обрушилась внезапно. В грохоте машин на земле и в воздухе, в быстром ритме сегодняшней жизни, она налетела как буран, как волна свирепого мороза, как нечто неотвратимое. Эскимосы, испокон веков привыкшие пассивно мириться с судьбой, так и восприняли ее...

Они не удивлялись в тот ноябрьский день 1950 года, когда к берегам залива Мелвилл, в поселок Туле, прибыли несколько десятков американских транспортных судов. С любопытством глядели эскимосы, как спешно выгружались на берег сотни мешков с цементом, горы ящиков, десятки невиданных диковинных машин. Не удивлялись, когда за несколько недель на берегу Гренландии вырос густой лес стальных подъемных кранов, а рядом — поселок из сборных домиков, никак не похожих на иглу. Они глядели, как быстро взвивается к небу на высоту в несколько сот метров ажурная мачта радиостанции. И с сожалением думали, что при первом же порыве шквального ветра она рухнет.

Они не поразились, впервые в жизни увидев огромных стальных птиц, и, ни минуты не колеблясь, устраивались рядом с пилотом; с высоты нескольких сот метров они безошибочно опознавали очертания побережья, указывали американцам скрытые под снегом опасные трещины, советовали, в какие фьорды легче всего войти, как будто давным-давно привыкли наблюдать свою землю с воздуха.

Они не спрашивали, зачем прибыли сюда эти новые люди, почему они хозяйничают в Туле, как у себя дома. Земля, как известно, не принадлежит никому, каждый вправе жить на ней... Разве они поняли бы, попытайся кто-нибудь объяснить им, что этот дорогостоящий аэродром лихорадочно сооружался на их земле в военных целях? Эскимосы не думали тогда, что эти белые пришельцы обосновываются здесь надолго и не собираются отказываться от острова.

Щедро вознаграждаемые за каждую услугу с момента вторжения цивилизации на их родину, эскимосы жадно накапливали в своих летних шалашах и зимних иглу все, что им удавалось заполучить, приобрести или выпросить у американцев. Ошеломленные новизной — а все незнакомое всегда неудержимо влекло их, — они буквально состязались в этом занятии. Чай, кофе и табак им были уже знакомы, они платили за них китоловам и охотникам отличнейшими шкурами. Теперь они узнали вкус жевательной резинки, консервов, джема, шоколада. Груды отбросов перед снежными домами свидетельствовали, в их представлении, о степени зажиточности, которой они охотно похвалялись.

Свою удобную меховую одежду — плод опыта многих поколений — они вначале без колебаний меняли на американскую, сшитую из синтетического меха и нейлона. Она ошеломляла их своим покроем, яркими красками, замками-«молниями». Первенство в погоне за мнимой элегантностью, не приспособленной к местным условиям, принадлежало женщинам. Их собственные, искусно вышитые и представляющие музейную ценность анораки, пушистые штаны и легкие тюленьи камики исчезали в каютах американских судов. Вместо них появился ширпотреб, который моряки привезли для «дикарей».