Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1971 год

Д. Биленкин

«Комсомол всегда делом доказывал способность сосредоточить усилия молодежи на главных направлениях. Мы высоко ценим шефство комсомола над ключевыми объектами нашего промышленного строительства».

Из речи товарища Л. И. Брежнева на XVI съезде ВЛКСМ

Мы остались одни, даже не догадываясь, что стоим не на том шоссе. Конечно, лучше бы выйти завтра утром, но очень уж не хотелось терять вечер: мы рассчитывали, что сегодня же выйдем к лавинной станции. Еще виден был свет неба и дорога до поворота; но небо меркло, а дорога уходила за скалу. Оставалось только идти и ждать, как скоро мы останемся наедине с ночью и даже не будем знать точно, с какой стороны у нас пропасть — везде будет ночь.

Захотелось замереть, не двигаться.

Заглянув в пропасть, я не в силах был отвести взгляд. Но глаза видели только глубину, отказываясь рассматривать дно: там едва заметно сумерки шевелили темные глыбы обломков.

— Только лететь минут пять, — не удержался я.

Но Орлов не захотел смотреть вниз.

— Может, кто подвезет. Всегда так бывает: на середине кто-нибудь, а подвернется.

...Еще утром над Яванской долиной мы видели другую дорогу. Яван гляделся с нее игрушечным городом без людей, и у обочин мы находили перья орлов.

Машина встала на дыбы, опрокинув нас на спину. В ветровом стекле стояло только небо, такое чистое и голубое, что его можно было резать на куски и устилать ими минареты где-нибудь в Самарканде или Бухаре. В стекле не дрожало никакого ориентира, и я действительно не знал, поднимаемся ли мы в небо или нет. Машине с фермой на прицепе надо было подняться на гору, и гора напоминала собой лежащего на земле быка, припавшего к ней не от усталости, а чтобы прыгнуть. Путь лежал по самому его «хребту» среди торчащей шерсти трав. Я уже чувствовал противный холод внутри, а мы только взбирались на «крестец».

Трава вошла в небо снизу, но так и не вытянулась в полный рост, дорога опять запрокинула нас. И тут же справа открылся откос, весь желтый от высохшей травы. Теперь надо было развернуть машину на пятаке над пропастью, иначе передние колеса уйдут вниз. Тогда ферма, накатившись сзади, толкнет нас всем своим страшным весом. Ее масса была теперь угрожающей нам силой, готовой каждое мгновение изменить направление. Захотелось что-то сделать, но то единственное, что можно было предпринять, — это поверить Борису. И я поверил ему, но лишь умом, понимая: не может же он так запросто убить нас всех троих, в том числе и себя. И когда он вывел машину из крена и впереди до самого хребта легла за стеклом пыль избитой дороги, когда колеса разбрызгали ее фонтаном, как воду, и нас опять прижало к сиденью — теперь уже надолго, — захотелось заискивающе заговорить с Борисом. Но о чем?

— Я выскочу!

Орлов прыгнул с подножки и сразу утонул в пыли.

Я видел, как он примерялся фотографировать, но лицо его было растерянным. Он уже знал, что должно быть в кадре, и видел теперь, что ничего этого нет: в объектив не «умещались» рев мотора и мой подавленный страх, дрожь железа у нас за спиной и желваки на щеках Бориса. Мы были только железом, которое лезло и лезло вверх, потому что вниз пути не было. Мы должны были доползти к тому месту, где встанет двадцать восьмая опора.

Их было уже двадцать семь. Они возвышались на скалах и в распадках. В проводах, которые они несли на себе к далекой Нурекской ГЭС, еще не было электричества, но мачты уже готовы нести ток, который только будет. И навстречу этим двадцати семи из Нурека тянулись по скалам другие мачты, чтобы соединиться над Яваном в «электрический мост». Я подавил смешок — на нетронутой пыли меж колеями лежали глубокие следы ослиных ног, ровная цепочка давно продавленных вмятин. «Он-то куда шел?»

— Подождем? — вдруг спросил Борис.

Я высунулся. Орлов бежал так далеко, что лица не разобрать, только фигура, согнутая в беге пополам.

Он ввалился в кабину задыхаясь:

— Надо было там снимать!

— Где?

— В самом низу.

«Когда во мне был холод», — решил я.

— Там машина стояла вот так, — он показал, как она стояла, вскинув ладонь пальцами вверх. Я поймал взгляд Бориса, он тоже глядел на его ладонь.

— Еще будет так, — усмехнулся Борис. — Не бойся.

Мы ехали уже вниз и видели гору, лежавшую к нам самым широким боком. Месяц назад по ней прошел пал, и склон возвышался мрачно и черно. Только на границе огня, где пламя еще рвалось за перевал, но уже не валом, а языками, лежала сухая трава. Кусты огромных, в рост человека, трав, росшие, как на болотах, из одного корня, распадались от пламени огненными цветами. Перегорая у самого корня, они падали веером по кругу.

Огонь, как зарвавшийся в стаде волк, не успевал и не хотел пожирать упавшие травы — подрезав их под корень пламенем, он рвался вперед, к новым. И те тоже лежали теперь желтыми веерами на черной земле.

Орлов опять выскочил, но это был совсем простой участок спуска. «В награду за пережитое»? — подумал я, когда Борис сказал: «Самое страшное — ехать вниз. Прицеп бьет. И эта гармошка».

Движения фермы за спиной, которые только что казались легкими толчками, сразу превратились в удары. Резко и сильно они догоняли нас, толкая вниз коротко и жестко. Что-то огромное подпихивало нас вперед, уже не связываясь в сознании с невидимой нам платформой. И там, куда стремилась столкнуть нас эта отвратительная сила, в самом низу, среди красных камней черными жуками стояли лошади. Даже движения их не были видны. Я отвел взгляд, чтобы ничего не думать дальше. «А он-то глядит на них?» Нет, Борис не смотрел. Может, у него просто не хватало времени?

Он почувствовал мой взгляд, и почти улыбка тронула его губы: «Это ничего. На прошлой трассе я ездил с открытой дверцей».

— Все время?

— Да, — просто ответил он.

Он не хотел пугать или распространяться. Было глупо ловить его на страхе, но, как всякий человек, я жаждал убедиться лишний раз, что страх — не только моя привилегия.

— И так каждый день? — спросил я.

Он кивнул. Мы сползали по выжженной гриве «быка», все больше заваливаясь вправо. Я глянул вниз. То, что ждало нас там, если мы не выдержим крена, было огромным красным камнем. Все пути по откосу вели к нему. Вместе с прицепом мы уместились бы в одной его щели. Туда нельзя было смотреть.

Борис согнулся над баранкой, впившись в нее руками. Казалось, у него не было туловища. Локти почти касались коленей, а ноги в черных ботинках так мгновенно отвечали движениям рук, что движения эти будто так и переходили из рук в ноги, минуя тело, да оно было бы и лишним. Меня ошеломила внезапность мысли: я никогда с такой жестокой отчетливостью странного сна не видел, своих собственных ботинок, как теперь его! «Надо сказать, что у него развязан шнурок... Глупо! Не сейчас же».