Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1972 год

От начала I тысячелетия до нашей эры, когда скифы впервые обрушились на Ближний Восток, и вплоть до позднего средневековья все новые и новые волны кочевников, сильные своей спайкой, дисциплиной, боевой выучкой, алчущие чужих богатств, нападали на земледельческие страны. Когда им сопутствовал успех, нередко рождались кочевые «империи», обычно эфемерные и недолговечные, но оставлявшие неизгладимый след в истории.

И все же недаром одному из советников Чингисхана принадлежал афоризм: «Хотя мы империю получили сидя на коне, но управлять ею, сидя на коне, невозможно». Пусть такие империи своим созданием бывали обязаны кочевникам, пусть кочевники нередко господствовали в них политически, но характер социально-экономических отношений в них определялся уровнем развития земледельцев. Да и сами завоеватели под влиянием завоеванного ими населения начинали менять образ жизни. В степи возникали города — центры ремесла, торговли и политической власти. Правящий слой кочевников нередко быстро превращался в господствующий класс оседлого населения, рядовые кочевники начинали оседать на земле.

Победа оборачивалась поражением, победители становились побежденными...

И еще. Кочевники менялись гораздо меньше и медленнее, чем земледельцы, потому что земледелие создает гораздо больше условий для развития и прогресса. К позднему средневековью соотношение сил изменилось решительно и бесповоротно. Против армий, вооруженных пушками, конница была бессильной. Кочевники стали обороняющейся стороной, им приходилось бороться за свою собственную свободу. Но свобода немыслима без прогресса, а прогресс кочевников немыслим без того, чтобы они перестали быть кочевниками.

...Когда-то, на заре своей истории, кочевое скотоводство было положительным явлением. Кочевники заселили доселе почти пустынные и бесполезные для человека районы земли. Кочевники освоили новые способы разведения скота. Кочевники изобрели юрту, седло, стремя. Но время шло вперед, и кочевники все больше отставали от времени. Кочевое хозяйство, неизменное в своих основных чертах, неустойчивое и ненадежное, обрекало их на застой.

Именно поэтому облик кочевника неповторим и своеобразен, своеобразны его мышление, представления, предубеждения и предрассудки. И именно поэтому в нем причудливо сплетены благородство, честность, простота, гостеприимство с недоброжелательностью и недоверчивостью по отношению к внешнему миру, невежеством и фанатизмом. Стойкость, выносливость и непритязательность в нем подчас граничат с консерватизмом. Тяга к лучшей жизни с приверженностью древним традициям. Для того чтобы перейти к прочной оседлости, кочевнику необходимо преодолеть груз прошлого, перестать презирать земледельческий труд, перестать считать кочевание наидостойнейшим занятием. Здесь кочевникам необходима помощь.

А. Хазанов, кандидат исторических наук

Но не только звоном оружия, топотом копыт вошел кочевой образ жизни в историю. Не только седлом и стременами исчерпывается вклад кочевых народов в мировую культуру.

Как-то мне довелось побывать в одном городке на севере Африки, расположенном на стыке Нубийской и Ливийской пустынь. Средоточием жизни городка был базар.

...Яркими красками сверкают ряды высоких корзин, сплетенных из пальмовых листьев, деревянных, обтянутых кожей щитов, глиняных, причудливо изукрашенных тамтамов; поражают изяществом узкие бронзовые кофейники с длинными ручками; вспыхивают на солнце кривые ножи с инкрустированными рукоятками, каменные и покрытые блестящей поливой глиняные бусы, украшения в виде скарабеев, медальоны из ляпис-лазури и других камней, удивительные ожерелья из слоновой кости, каждая фигурка которых (слон, верблюд, охотник, жираф) — маленький шедевр ремесленника, который трудится тут же под невысоким навесом. Но, кроме самого ассортимента товаров, меня, пожалуй, больше всего поразили сцены торга, подлинный артистизм, и неистощимая выдумка, и темперамент продавцов, и неслыханно высокие цены, с которых начинается всякий торг, о какой бы самой пустяковой вещице ни шла речь: первоначально названная цена в сто, двести, в пятьсот раз превышает реальную. Что это? Надежда на то, что кто-то, не торгуясь, не раздумывая заплатит просимую бешеную сумму? Насколько мне удалось заметить, таких дураков нет. Мне показалось, что это делается для того, чтобы иметь возможность и покупателю и продавцу продемонстрировать в искрометном, полном веселой житейской мудрости диалоге свои артистические способности, чтобы могло развернуться желанное, видимо, и для продавцов, и для покупателей, во всяком случае местных, красочное и темпераментное действо торговли.

Поздним вечером город и базар окутывает влажная тьма. На прилавках и в глубине лавочек поблескивают разноцветными огоньками прорезные медные фонарики. Хозяин базара — нубиец Сеид — уходит домой, лениво шлепая туфлями, оставляя вместо себя своего младшего брата Омеда. В полном ночном безветрии желанная прохлада сама нисходит на город. Как приятно в это время посидеть в тишине за маленьким столиком, попить крепкий сладкий кофе! Я старательно отвечал на бесчисленные вопросы Омеда о моей стране. Он, не оставаясь в долгу, посвящал меня во многие тайны нубийского базара. И тогда-то я узнал, что на базаре существуют три цены: одна, самая высокая, для туристов, другая, пониже, для местных жителей и третья, наиболее низкая, для «настоящих людей». Туристов и местных жителей я повидал достаточно, но кто же из покупателей «настоящие люди»? Омед объяснил, что их можно увидеть на базаре только ночью, потому что они не любят шума и суеты. Кто же все-таки эти «настоящие люди», он не смог объяснить. Но когда он сказал еще, что это люди, которые приходят и уходят и не живут в домах, я понял — он говорит о кочевниках. Тогда я попросил его разрешить побыть мне ночью на базаре. После недолгих размышлений Омед согласился. Этим же вечером, сразу после ужина, он посадил меня на маленькую скамейку и замаскировал со всех сторон корзинами, оставив только щель для обзора. Я стал ждать ночи и прихода «настоящих людей».

Первыми появились четыре огромных, величественных бербера. Они были одеты в белоснежные галабии — свободно ниспадающие до самой земли широкие рубахи. Выражение сурового мужества подчеркивали три широких шрама татуировки: один горизонтальный на лбу и два вертикальных на щеках, образующих П-образный узор. Из этой рамки смотрели со спокойной уверенностью большие, темные, словно графит, глаза.

Вслед за берберами, двигаясь неслышно и грациозно, как пантера, подошел молодой суданец. Тонкий и стройный, с холодным блеском узких глаз, с презрительным изгибом полных губ. На нем была неширокая набедренная повязка, круглая желтая шапочка вроде тюбетейки, из-под которой торчала длинная деревянная булавка с резной головкой.