Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1975 год

— Начало рынку положил небольшой турецкий сук — базар, основанный в 1461 году, — пояснил мне Темель Кескин, глава ассоциации торговцев Капалы чарши. — Несколько раз рынок сгорал дотла, а однажды был превращен в руины землетрясением.

По словам Кескина, ежедневно рынок посещает 400 000 человек, причем многие — даже коренные стамбульцы — вдруг обнаруживают, что заблудились в его 83 торговых рядах. Это произошло и со мной, после того как я купил резную пенковую трубку у торговца, над лавкой которого висела броская вывеска с золотым пальцем. Проблуждав больше часа по узеньким рыночным улочкам, я с ужасом убедился, что опять очутился все у той же лавки. И хотя с большим трудом мне все же удалось выбраться из лабиринта Капалы чарши, я подозреваю, что на этом базаре есть, по крайней мере, несколько бедолаг, которые годами ищут выхода, не в силах выбраться на волю.

Благодаря таким достопримечательностям, как Крытый базар, Айя-София, Голубая мечеть, мечеть султана Сулеймана, на мой взгляд, наиболее прекрасная из 500 мусульманских святынь, которая взметнула ввысь свои минареты с холма над Золотым Рогом, Стамбул сохраняет свое неповторимое величие. Не забыто и христианское прошлое города. После его захвата турками почти все шедевры византийского искусства были скрыты от глаз людей под слоем штукатурки и более поздними изразцами. И только через пять столетий, с приходом к власти правительства Ататюрка, ученым было разрешено восстановить древние мозаики и фрески.

Первое место среди них бесспорно принадлежит великолепным мозаикам церкви Святого Хора, позднее ставшей Кахрие джами — Мечетью победы. Дошедшие до нас восемнадцать ее мозаик, созданных неизвестными мастерами XIV столетия, представляют собой рассказ о жизни Христа и святой девы Марии. По своим размерам церковь Хора уступает храму святой Софии, но тем не менее она остается настоящей сокровищницей христианского религиозного искусства.

А пока специалисты заняты восстановлением бывшего султанского гарема-дворца Топкапы. Работы были начаты в 20-е годы и к 1971 году в четырехстах его комнатах уже разместились уникальные музейные экспонаты: богатая коллекция турецкого оружия, бесценный китайский фарфор, парадные одеяния султанов, картины и знаменитые на весь мир драгоценности, включая брильянт в 86 каратов. Когда проходишь по облицованным белыми, голубыми и розовыми изразцами коридорам, перед мысленным взором невольно возникают обольстительные гурии. Но эти старинные стены полны воспоминаний не только о былых наслаждениях, но и об ужасах. Как гласит легенда, в XVII веке султан Ибрагим однажды приказал связать 1001 наложницу, привязать к их ногам камни и бросить в море.

Как-то вечером я пришел в ту часть дворцового сада, что обращена к Мраморному морю. Может быть, именно здесь сомкнулись волны над несчастными... Сейчас тут царили мир и спокойствие. Движение по Босфору к вечеру уменьшилось, а Золотой Рог, оправдывая свое имя, сверкал расплавленным золотом. Рядом, подобно туго натянутой струне на скрипке Страдивариуса, блестела тоненькая полоска нового моста. И мне подумалось, что и сам Стамбул среди других городов похож на одну из этих драгоценных скрипок.

Уильям С. Эллис, американский журналист

Перевел с английского С. Паверин

Посвящается минеру В. Зайцеву

Бухта лежала в черных безжизненных сопках, как тусклое зеркало. На этом зеркале спали глухие и настороженные тени кораблей. Слева, вдали догорало созвездие города, самый край этого созвездия, потому что центр его прятался за мысом.

Темноту только изредка вспарывали вспышки ратьера: корабли будто жаловались друг другу, что вот вокруг ночь, хмарь и тоска, что кили их стынут и дубеют в ледяной воде.

Степан прикурил от окурка новую папиросу и выпустил окурок. Услышал, как коротко зашипело внизу, будто кто-то сказал: «Тс-с», и все вокруг вправду заглохло, тяжело и сонно. Стояла тишина. Только изредка над водой певуче стонали, перекликались корабельные склянки. А потом умолкали, и немота, еще более глубокая, вновь повисала над водой.

В эти предрассветные часы мичман Степан Дубовец все чаще последнее время испытывал щемящую, но чем-то даже приятную тоску. Будто на несколько минут чья-то жесткая рука отпускала сердце. Словно какой-то теплый дождь орошал на минуту его душу.

Легкий туман на вершине сопок. В слабом мигании звезд он слегка отливает золотом.

Ничто не мешает размышлять... Жаль, что нельзя стоять долго... Сыро... Сразу начинают стонать старые раны... «Минер ошибается один раз...» Глупость какая!.. Дурында какая-то выдумала, а сотни олухов повторяют! Сколько раз приходилось ему видеть страшное слепящее пламя, смертельную вспышку взрыва почти рядом... Рассечена щека. Шрам пересек лоб. Ноют сломанная рука и перебитая ключица — последний подарочек войны.

И это всего в 39 лет. А почему всего? Женя не считала, что это «всего». Исчезла... Да и что ей было в человеке, который намного старше ее. Уродливый, как обезьяна. Ну, и с образованием... Не фонтан образование, скажем прямо. А что он мог поделать? Сначала эвакуация, потом бродяжничество, после того как родители умерли. Потом война. Моряки взяли его тогда, во время войны, когда он, Степан, умирал с голоду. Взяли «сурово», потому что понимали, что баловать попусту нельзя. Но и насмешек разных вроде «принести ведро сухого пара из машинного отделения» тоже не было. Нельзя: «сынок». Затем нашел братьев. А братьям этим без него не выучиться было бы, не встать на ноги. Так вот и жениться, не надумал. Когда же пришло то, два года назад... А, что там!.. До всего самотугом, так что тут удивляться, что таким вот вырос. Знал, что многих помоложе — и матросов, и тех, что в каких-нибудь чинах — от него воротит. Воротит от сухости служаки, от молчаливости, от грубой резкости, от привычки цепляться за каждую мелочь. Он невольно вспомнил, как однажды сказали о нем:

— Все у Дубовца будет в ажуре. И технику сбережет, и людей... Насколько это предусмотрено...

Не привела бы судьба на корабль, быть бы ему председателем колхоза. Такого устойчиво среднего. Ведь ни Балтика, ни Север, ни здешние места из него никогда не вытравили и не вытравят могилевского мужика... Половина слов, половина фраз — оттуда.

А о тех местах, откуда он родом, как казалось ему, никогда не думал...

Ну, да, он, конечно же, помнил темные от времени доски потолка и сучки в них, которые можно было рассматривать часами, лежа на печи, помнил, как тянутся вдоль твердой тропинки белые березы и замшевые осины, как золотеет за ними море люпина. Порой его тянуло туда в отпуск. И что из этого?..

Он даже и не подозревал, что «батьковщина» сидела в нем так крепко. Как дерево не знает, что оно с землею одно.