Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1980 год

— Четыре года я живу здесь, — негромко, на полушепоте, сказал Чисхан, — и только в эту зиму начал писать. До этого — ни одной строчки! Будто не жил, не родился и не рос здесь, а впервые увидел этот край. Поражает все: люди, природа, животный мир. Вдумайтесь: природные условия самые жесточайшие, а совхоз (оленеводство, коневодство, молочный скот) один из передовых в Якутии! Зимние морозы сильнейшие в мире — плевок замерзает на лету, ударяясь оземь со стуком пули, — а вода в реках стоит открытой! Железная стойкость, взявшаяся невесть откуда, вселяется и в зверя и в человека...

Минувшей зимой был такой случай: семнадцать парней и девушек возвращались на автобусе из Учюгея (ездили туда с концертом), на половине пути неожиданно кончился бензин, а через час от мороза разорвало аккумулятор. Почти все девчата и парни были в легких ботиночках, а на градусниках в ту ночь спиртовой столбик опустился до минус шестидесяти- костер почти бесполезен в такой мороз. Молодежь в ожидании помощи продержалась возле автобуса одиннадцать часов — и никто даже не простудился! Такое возможно только в Оймяконе...

Среди тех семнадцати был один русский парень — и он не заболел. Люди, приехавшие в Оймякон из самых дальних и теплых краев, с трудом переносившие минус десять, в Оймяконе вдруг обретают морозостойкость...

— Ешьте хаяк! — угощал меня Чисхан. — Кто ест хаяк, чохон и кюёрчах, тот никогда не болеет! На Полюсе холода самое жирное молоко — природа знает, что делает, она стандарта не признает!

Своей коровы у Чисхана, конечно, не было — чохон и кюёрчах мы ели в Оймяконе. Старый поселок Оймякон находился в сорока километрах от Томтора. Мы туда выехали на следующий день. Шофер старенького «газика» больше всего боялся встречных машин: дорога настолько узкая, что не разминуться, по обочинам высились сверкающие сугробы.

По дороге мы заехали к коневодам. Лошадки в косматых шкурах, дающие хаяк, вкусом и цветом напоминающий хорошее вологодское масло, содержались в длинных коралях, сделанных из лиственничных жердей (лиственница — единственное поделочное дерево в Оймяконе). Я сделал несколько снимков. Трудно было определить выдержку: с чистого синего неба и снизу, от снега, били потоки сильнейшего света — никогда раньше я не видел такого яркого солнца! Лошадки поднимали наивные мохнатые морды, дико шарахались от щелчка фотокамеры.

Среди моря снегов замаячили домики старого Оймякона.

— Собственно, это и есть Полюс холода, — сказал Чисхан, — эпицентр. Когда в Томторе шестьдесят градусов мороза, в старом Оймяконе шестьдесят четыре.

В Томторе — центральное отопление, прекрасный клуб, современные жилые здания, просторные магазины, Старый Оймякон выглядит более скромно: обычные бревенчатые домики, обмазанные глиной или цементом. Есть и в нем свои долгожители: чета якутов Арьян и Афросинья Винокуровы. Живут в местечке Ют-Урбут, живут по-старинному непритязательно.

Неуемное солнце накаляет снега, сугробы колышутся сплошным белым огнем. И среди этой белизны — черные кучи земли. Несколько таких куч, а чуть поодаль — бревенчатый, явно заброшенный дом. Это ли Ют-Урбут? Начинаю сомневаться, как вдруг в «кучах земли» различаю очертания окон. Юрты!

Старинная якутская юрта вначале ошеломляет, разочаровывает: отвал растрескавшейся земли в форме стога. Черно, мрачно... И тем неожиданней и глубже чувство уюта, когда открываешь дверь. Полусферический дощатый потолок, крепкие опорные колонны из стволов лиственниц, бревенчатые стены. Везде дерево. Оно лоснится от времени и кажется лакированным. В старину, говорят, дерево для якутских юрт пропитывали конским жиром. Не столько для красоты, сколько для прочности.

Арьян и Афросинья всю жизнь прожили в такой юрте. Обоим около ста лет. Но оба работают по хозяйству, выращивают скот. Недавно удочерили девочку-сироту: одним скучновато, своих детей нет.

Фотографируем долгожителей возле юрты. Арьян сожалеет: гостили мало. Но мы торопимся засветло вернуться в Новый Оймякон. А еще надо посетить на хуторе двоюродного брата Чисхана.

«Газик» наш, с надсадой одолевая сугробы, выруливает к дороге. Чисхан вдруг велит остановиться. Среди снегов стоит одинокая коновязь. Черный покривившийся столб.

— Все, что осталось от нашего двора, — говорит Чисхан. — Здесь я родился.

Чисхан трогает рукой коновязь. В этом столбе-коновязи и Чисхане угадывается что-то родственное: два старика! Но столб никогда не запоет, не заржут возле него кони, гремя удилами... А Чисхан ждет новой песни, ждет вдохновения, чтобы еще раз воспеть в своих произведениях суровую родину — Оймякон, Полюс холода.

Николай Яньков Фото автора

После того как биолог Луи Марден вычитал в путевом дневнике итальянского писателя и путешественника Фолько Куиличи, что на Фиджи гигантских морских черепах подманивают с помощью пения, он потерял покой. Всю жизнь Марден собирал записи голосов птиц и животных и сам умел настолько искусно подражать многим из них, что ему ничего не стоило, например, вызвать трелями на «певческую дуэль» соловья или подманить тявканьем осторожную лисицу. Но чтобы обычным человеческим языком, пусть даже словами песни, можно привлечь пресмыкающееся... Нет, такое просто не укладывалось в голове. Но и Куиличи не верить тоже не было основания. Причем сама фантастическая охота, по его описанию, выглядела до смешного просто:

«Трое островитян, спрятавшись за черными скалами возле белого кораллового берега, печально и заунывно тянули «нению» — протяжную песню. Прошло несколько часов, солнце уже стояло высоко в небе и пронзало лагуну ослепительными ударами лучей-клинков. Внезапно из воды высунулась треугольная голова черепахи. Несколько минут черепаха неподвижно лежала на поверхности. Пение усилилось, стало еще более тягучим. И черепаха поплыла к берегу. Тяжело вылезла из воды и поползла к скале. У нас осталось впечатление, что ее и в самом деле манила к себе песня. Едва пение прерывалось, черепаха останавливалась. Возобновлялось — и черепаха по горячему песку снова ползла к скале, за которой прятались певцы. Так продолжалось до тех пор, пока из засады не выскочили двое мальчишек. Они молниеносно воткнули позади черепахи палку и ею, словно рычагом, опрокинули черепаху на спину. Та беспомощно взмахивала лапами, отчаянно пытаясь перевернуться. Любовь к пению стоила ей жизни».

В конце концов Луи Марден решил отправиться на Фиджи, чтобы самому увидеть этот феномен и записать слова «черепашьей песни». Однако в Суве, столице архипелага, его ждало разочарование. В туристском бюро, куда Марден обратился за справкой: где лучше всего познакомиться с ловлей черепах пением, — сотрудники восприняли его вопрос как шутку. Все это лишь древние легенды, со смехом утверждали они. Может быть, в старину нечто подобное где-то на островах и происходило, но уж, во всяком случае, не теперь, когда в аэропорту Нанди каждый день садятся реактивные лайнеры.