Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1986 год

Вскоре мы приступаем к трапезе. Вначале я недоверчиво отношусь к изжаренному на костре мясу, но оно оказывается очень вкусным. В качестве гарнира Патрик и Джинджер предлагают мне стебли водяных цветов, собранных в ближайшем озерце.

Я прошу моих новых товарищей подарить мне несколько бумерангов, но те объясняют, что их племя бумерангами не пользуется. Это беспокоит меня: все-таки моя цель — ознакомиться с обществом, в чьей культуре бумеранг занимает прочное место. А я уже встречался здесь с племенами, которым он вообще неизвестен. Что же я буду потом рассказывать, если не найду туземцев, пользующихся бумерангом? Подумать только: в Сиднее бумеранги выставлены чуть ли не в каждой витрине!

Приезжаю в Порт-Китс с его католической миссией, объединяющей ряд племен: мурин-бата, мурин-нгарр, муин-ябин, нгармор. До миссии можно добраться самолетом или же, как поступил я, проделав захватывающее путешествие на грузовичке.

Мы на полуострове Арнемленд. Здесь чрезвычайно развито художественное творчество. Красками, полученными в результате растирания цветных камней, аборигены изображают на коре эвкалипта сцены из своей жизни.

Уже более пятнадцати дней я пытаюсь попасть к племени пинтуби, в самый центр пустыни. Патрик и Джинджер покидают меня, так как земля пинтуби — не их земля. Заметно волнуясь, они признаются:

— Нам с тобой было хорошо. У нас с тобой все было общее. Мы пили из одного стакана, курили одну сигарету, спали в одной палатке. Другие белые люди так с нами не обращались. Они нам платили, одевали нас, но близко к себе не подпускали.

Я оставляю обоим несколько долларов в надежде, что эта сумма не будет истрачена на алкоголь. Они послушно обещают не пить, хотя неподалеку от миссии, как всегда, пригрелся магазинчик: хозяину, правда, запрещено спаивать аборигенов, но ради прибыли он не останавливается перед нарушением закона.

Кстати, в Дарвине достаточно «цивилизованных» аборигенов. Они посиживают на камушках возле дверей какой-нибудь пивной. Как-то я подошел поближе, чтобы сфотографировать их, но меня с угрозами отогнали. Для этих несчастных мужчин и женщин, лишенных традиционного культурного наследия, как и вообще для многих людей, утративших цель и смысл существования, алкоголь служит наркотиком, дающим обманчивую иллюзию жизни. Алкоголь — яд, который наша «цивилизация» дотащила даже сюда,— вызывает сомнительную радость, очень скоро сменяющуюся опустошенностью, озлоблением, разложением.

Приехал мой товарищ Адальберто Фриджерио, банковский служащий. Он взял на работе полугодовой отпуск за свой счет, добрался до здешних мест и снимает аборигенов на кинопленку.

Мы покидаем влажный город Дарвин и едем в Алис-Спрингс. Тысяча шестьсот километров прямой ровной дороги увлекают меня в центр материка.

Двигаясь по этой бесконечной равнине, я воздаю должное альпинизму. Гора представляет собой вполне определенную видимую цель; вершина горы — главная точка отсчета, за которой твой путь вверх прекращается. Гора — идеальный пункт, откуда можно обозреть широкое земное пространство. А в безбрежной пустыне нет никакого целевого рубежа, разве только недостижимый горизонт. Здесь, в огромном, вечно однообразном пространстве, человек абсолютно не ощущает движения и теряется настолько, что начинает чувствовать себя неподвижным и бессильным.

Все вокруг покрыто золотом солнца. Теперь и дорога, по которой мы едем, пролегает по красной земле. Красными становимся и мы, и наш багаж. Повсюду валяются трупы погибших от засухи кенгуру. Проползла крупная змея, мелькнула игуана — доисторическое животное с длинным, свернутым рулетом, раздвоенным языком, которым она то и дело «стреляет» изо рта.

В резервации Папуния проживает около девятисот аборигенов. Чем они занимаются? Большинство приучаются к цивилизованной жизни в обычных домах (что для аборигена чрезвычайно трудно, поскольку он привык спать под открытым небом), обучаются земледелию, скотоводству. Иными словами, резко переходят от кочевой жизни к оседлой.

В Папунии шесть племен: валлбири, луритья, аранда, арунта, амнитьяра и, наконец, недавно присоединившиеся к ним пинтуби, живущие пока что за пределами поселения.

На рассвете я отправляюсь в лагерь пинтуби. Достаточно холодно. Под листвой деревьев, возле еще тлеющих костров, спят вместе с многочисленными собаками обнаженные аборигены, ожидая, когда воздух прогреется солнцем. Голова какого-то старика покоится на теле собаки, которая всю ночь служила ему подушкой. Первыми навстречу выбегают дети.

Никогда не забуду чувство, которое я испытал, впервые увидев пинтуби. Они держат себя совершенно невозмутимо. Ничто из принадлежащих мне вещей — ни автомобиль, ни фотоаппараты, ни одежда — не вызывает у них любопытства. Мои «богатства» их не привлекают... Под их взглядами я чувствую себя мальчиком, играющим во что-то и не подозревающим, сколько событий и впечатлений уготовано ему жизнью. Неужели этим людям ведомы более реальные и существенные ценности, чем наши? Вероятно, их приближенная к природе, созерцательная жизнь обострила в них понимание некоторых «тайн бытия». Иначе как бы они могли воспринимать все происходящее в этом мире без тени отчаяния? Ведь их в полном смысле слова трагическая жизнь висит на волоске...

Дети грязны с ног до головы. Их моют только дожди, проливающиеся здесь не так уж часто. Их покрывает пыль родной земли — земли, которая для них все: и постель и трапезная. Как почва усеяна пучками золотистой, выжженной солнцем травы, так и детские головки покрыты шапками выгоревших светлых волос. Таких же светлых, как и у моих детей.

Брак у пинтуби совершается не по любви. О том, что такое красота и любовь в нашем понимании, здесь не слыхали. Существует лишь семейная солидарность в борьбе за существование. Девушку могут обещать мужчине еще до ее рождения. Женщина рассматривается как реальное достояние, «капитал», регулирующий и сохраняющий связь племени с природой; «капитал», который связывает и роднит мужчин друг с другом, объединяя их в этом загадочном мире, где необходимо продолжать род.

Время здесь измеряется не днями, месяцами и годами, а различными стадиями жизни. Мальчиков, вышедших из детского возраста и вступивших в период созревания, отнимают от матерей и отстраняют от коллективной жизни для посвящения посредством разнообразных, нередко жестоких процедур (обрезание, удаление зуба, нанесение на торс и руки глубокой татуировки). Во время этих болезненных церемоний, сопровождающихся долгими и мучительными воздержаниями от пищи, молодой человек, словно перед сдачей экзамена не зрелость, перенимает у старейшин тайны родовой мифологии...