Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1996 № 08-09

Повернувшись, я побежал. Черные речные тени обступали меня, пока я несся к спасательным родным стенам. Ветви хлестали и резали лицо, лозы и корни хватали за ноги, в безумном бегстве я тревожил покой уснувших птиц, и их хриплые крики и хлопанье крыльев неслись мне навстречу. Ужас ночной тьмы никогда не был для меня полнее, чем в ту ночь. Еще услыхав первый выстрел, я стал молиться вслух, и не перестал, пока не достиг дома. Снова и снова в уме моем проносились слова покаянной молитвы. Я еще не был знаком с катехизисом, и не был еще у святого причастия, но мать обучила меня уже Покаянию. Ее следовало читать после исповеди священнику или в качестве последней, предсмертной молитвы.

Слышал ли ее Бог? Стал бы слушать? Видел ли моего отца на мосту? И куда отлетела на крыльях душа Лупито? Или ее унесло вниз по реке к плодоносным долинам, на поля моего дяди?

А священник мог бы спасти Лупито. Ах зачем только моя мать мечтает о том, чтоб я стал священником! Какою властью смог бы я смыть пятна крови с нежных вод реки? Кажется, тут я заплакал, потому что, выйдя из речных зарослей, и направляясь к холмам, я впервые услыхал собственные рыдания.

И тога-то раздался крик совы. Задыхаясь, между рыданьями, я застыл, вслушиваясь в ее песню. Колотилось сердце, грудь болела, но едва я расслышал уханье совы Ультимы, в лунном ночном свете ко мне сошел покой. Долго стоял я неподвижно. Я понял, что сова была со мною всю ночью Она следила за всем, что происходило на мосту. И весь кошмарный, темный страх, владевший мною, внезапно исчез.

Я поглядел на дом, который возвели на холме, на поросшем можжевельником холме, мой отец и братья; он стоял в тишине и мире, в синеве ночи. Небо сверкало миллионами звезд; светил рогатый месяц Девы, серп Луна, родичей моей матери. Мать станет молиться за душу Лупито.

Вновь позвала сова, и дух Ультимы охватил меня, вдохнув силы. Обернувшись, я поглядел за реку. Кое-где в городке светились огни. В лунном свете я различал колокольню, крышу школы, а дальше в стороне — блеск городской водонапорной башни. Я услыхал приглушенный вой сирены, и понял, что сейчас мужчины вытаскивают Лупито из речных вод.

Илистые воды реки навсегда отныне запятнаны кровью — навеки, навеки, навеки…

Осенью мне придется идти в городскую школу, а через несколько лет я начну брать уроки катехизиса при церкви. Дрожь сотрясала тело. Все болело от хлестких веток речных кустов. Но куда больнее было оттого, что я впервые стал свидетелем смерти человека.

Отец не любил городка и его обычаев. Когда мы еще только перебрались из Лас Пастурас, мы снимали в городке домик. Но каждым вечером он глядел за реку, на эти голые, пустынные холмы, пока наконец, не откупил пару акров земли и не начал строиться. Все называли его безумцем, говоря, что дикий, каменистый холм не даст плодов, и мать была сильно разочарована. Ей хотелось купить землю у реки, где земля была плодородной, где хватало вдоволь воды овощам и деревьям. Но отец победил в споре, чтобы оказаться поближе к своим льяносам, потому что холм наш на самом деле давал начало льяносам, отсюда они протирались, насколько хватало глаз, до Лас Пастурас и дальше.

Мужчина из городка убили Лупито. Но сам он убил шерифа. Говорили, будто это война свела его с ума. Молитвы о Лупито слились с молитвами о моих братьях. Так много мыслей проносилось в голове, что я почувствовал звон в ушах, усталость и тошноту. Я пробежал остаток пути и тихонько проскользнул в дом. Ухватившись в темноте за перила лестницы, я почувствовал, как теплая рука сжала мою. Подняв взгляд в испуге, я увидел смуглое, морщинистое лицо Ультимы.

— Ты знала! — прошептал я. Мне было ясно — она не хотела, чтобы слышала мать.

— Si, — отвечала она.

— А, сова… — выдохнул я. Ум мой искал ответа, но тело до того устало, что колени подкосились, и я упал ничком. Как ни мала и хрупка была Ультима, у нее хватило сил поднять меня на руки и отнести к себе. Она опустила меня на свою постель и потом, при свете маленькой мерцающей свечки, смешала в жестяной кружке один из своих травяных настоев, подержав над огнем, согрела и дала мне выпить.

— Они убили Лупито, — вымолвил я, проглатывая снадобье.

— Я знаю, — кивнула она — приготовив другое лекарство и омыла порезы на моем лице и ногах.

— Он попадет в ад? — спросил я.

— Об этом не нам судить, Антонио. Недуг войны не вывели из него, и он не ведал, что творил…

— А люди на мосту? Мой отец?

— Мужчины поступают так, как должны, — ответила она. Ультима сидела рядом на постели, голос ее успокаивал, а напиток, что она дала мне, клонил в сон. Дикое, пугающее возбуждение, владевшее моим телом, начало спадать.

— Обычаи мужчин темны, и их нелегко познать, — услыхал я ее слова.

— А я их познаю? — спросил я веки словно наливались свинцом.

— Ты многое познаешь, и увидишь многое, — услыхал я ее далекий голос. Я почувствовал, как меня накрывают одеялом. Мне стало спокойно в теплой неге этой комнаты. Снаружи завела сова свою песнь, вопрошая мрак, и я уснул.

Но и в глубоком сне меня обступили видения. Я увидел трех моих братьев. Увидел такими, как до расставания, перед войной — казалось это было давным-давно. Они стояли у дома, что сняли мы в городке, и глядели за реку, в холмы льяносов.

— Отец говорит — город крадет нашу волю, говорит, что нам следует возвести за рекой крепость, на одиноком холме пересмешников, — кажется, первым заговорил Леон, он был старшим, и голос его всегда имел печальный оттенок. Но в густой дымке сна я не мог быть в этом уверен.

— На сердце у него тяжесть, с тех пор, как мы переехали в город, заговорил второй; предки его были из рода Марес, мужи моря; то были конкистадоры, чья воля не знала узды.

Теперь говорил Эндрю! Эндрю! Я расслышал точно, потому что голос был хриплым, под стать его плотному крепкому телу.

— Отец говорит, что воля дикого коня — в крови у Маресов, и взгляд их всегда устремлен на запад. Отцы его вышли из вакеро, и оттого он считает, что и мы станем мужами льяносов. Третий голос, я уверен, принадлежал Юджину.

Мне хотелось прикоснуться к ним. Я жаждал их близости. Вместо этого я заговорил.

— Нам всем нужно сойтись вокруг нашего отца, — услыхал я собственный голос. Его вещий сон — скакать на запад в поисках новых приключений. Он строит дороги, что тянутся к самому солнцу, и по этой дороге мы должны пройти вместе с ним.

Братья нахмурились.

— Ты — из рода Луна, — вскричали они в один голос, и по воле матери тебе предстоит стать земледельцем-священником!

Голуби пришли напиться в спокойствии речных омутов, крики их звучали грустью во мраке моего сна.

Братья смеялись.

— Ты всего лишь дитя, Тони, ты — вещий сон нашей матери. Оставайся и спи под воркованье голубей, пока мы перейдем могучую Реку Карпа, чтобы воздвигнуть отцовский замок среди холмов.