Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1996 № 08-09

Во-вторых, уже вторая часть тетралогии, «Падение Гипериона», с необходимостью разрушает структурную замкнутость первой, отнюдь не расширяя то внутреннее романное пространство, что уже сформировано «Гиперионом», и даже снижая местами тот эмоциональный накал, что является, по-моему, основным преимуществом романа первого. Надо отдать должное, «Падение» все же гораздо динамичнее и насыщеннее событиями, но в этом ему состязаться с большинством романов такого рода [36] Имеется в виду жанр технотриллера. смешно, не в этом его преимущество…

Кстати сказать, в отличие от «Гипериона», «Падение» все же не получило «Хьюго», лишь побывав в 1990 г. в числе лидеров.

Как легко было бы предположить, остался незамкнутым и «Эндимион», лишь в самом начале пообещав разрешение всех загадок и сюжетных линий — но здесь уже в полной мере вступают в действие законы СЕРИИ.

Герои Дэна Симмонса затеряны в перенаселенном мире будущего, каждый из них по-своему одинок, и их путь по стремительно пустеющим дорогам Гипериона только переводит это одиночество из плана метафизического в план чисто материальный. Они теряются, снова находятся, учатся любить и уважать друг друга. Их души, выгоревшие среди непонимания, отчужденности, жестокости цивилизации, стремительно ведомой к концу волей строящих своего собственного Бога искусственных разумов (ИскИнов из так называемого Техно-Центра), открываются навстречу дружбе и проникаются ответственностью за судьбы всего человечества. Личная месть и личная страсть уступают напору Истории, стремительно вторгающейся на пятачок долины Гробниц Времени.

Исподволь автор подводит нас к истокам крушения сконструированной им цивилизации. Все поры ее (как пространство между порталами нуль-сети ИскИнами), забиты эгоизмом, пошлостью и самодовольством, нежеланием понимать Других и пренебрежением Красотой — будь то красота отточенной поэтической строки или живые острова и разумные дельфины Мауи-Обетованной.

Мир, где никому не нужно подлинное творчество, обречен и не имеет больше права на существование. Эту нехитрую истину каждый из героев Симмонса постигает по-своему, за болью потерь, сквозь мучения и предательства стремясь увидеть то Будущее свободно развивающихся личностей, которое приближает каждый их шаг. Имя замечательного английского поэта Джона Китса становится особой эмблемой, паролем, связывающим времена. Умерший среди равнодушия и ханжества поэт, «эпохи до Хиджры» волею фантаста оживает в технократическом мире и ведет нас, как новый Вергилий, по стремительно сужающимся кругам этого нового Ада, изведавшего «чистую поэзию боли».

Главное, в чем преуспел Дэн Симмонс, — это выражение ощущения настоящего художника, поэта, священника, воина, живущих в этакой необъятной Стране Дураков с кучей электронных штучек, где люди лишены обычного человеческого тепла и, по сути, не нужны друг другу.

Две вещи — Красота и Боль — это то, что приходит у Дэна Симмонса на смену почти отсутствующим в его мире Добру и Справедливости, это то окончательное и непреложно авторитетное для всех разуверившихся и всячески обделенных судьбою, против чего не поспоришь и с чем волей-неволей приходится считаться, как с новым всемирным законом. Шрайк несет с собой Боль — и, следовательно, он реален. Поэмы Мартина Силена прекрасны — следовательно, они обладают своей собственной силой. Поэт считает, что это он породил или вызвал чудовище, но именно стихи позволяют на мгновение уменьшить невыносимую боль — и тем самым вступить в особое единоборство, происходящее в иной, чем битвы полковника Кассада, плоскости; у Мартина Силена свои счеты с Повелителем Боли, по которым он заплатит в «Эндимионе», его про’клятые стихи звучат и века спустя в душе мятежного героя, разоблачая ясную, но лишенную красоты картину мироздания, сконструированную Орденом. В этом своя особая метафора, отсылающая к Бодлеру («Les Fleurs du Маl») [37] Название самой знаменитой книги Бодлера переводят на русский язык как «Цветы Зла», но «le mal» по-французски — это и зло, и боль, и беда. , Китсу, Йейтсу и еще многим, тем, кто был до и после них, возводя единый Храм, не ведающий относительности всех прочих истин. Поэзия, Творчество — как парение над Бездной, как поиски все более изысканных страданий в невиданной человеческой гордыни носителей «обнаженного сердца».

О «Гиперионе» я впервые узнал из статьи ныне покойного писателя и переводчика Александра Щербакова, опубликованной в «Интеркоме» N 1 (3) за 1992. Там же сообщалось и об осуществленном первом переводе первого романа (где он, кстати, тот перевод?). После этого оставалось только с нетерпением ждать самой книги. Конечно, не все из обещанного мэтром сбылось наяву. И мало что, честно говоря, роднит романы Дэна Симмонса со Стругацкими, неужто, в самом деле, Бродяги похожи на Странников, а сверхнаркотик флэшбэк — это тот самый знаменитый слег?! И в «Падении Гипериона» не обнаружилось обещанной сложнейшей и тщательно прописанной системы миров, планет… Результат сочинения романа с помощью компьютерных сетевых графиков оказался не столь уж впечатляющим, знаем мы романы и покруче, возьмите того же Желязны или Френка Херберта… А в Дэне Симмонсе подкупает иное: мудрость отшельника со Скалистых гор, постигшего сущность Красоты и Боли. Только, помнится, еще Федор Михайлович (Достоевский) горевал о людях, которые «провозгласили, что страдание есть красота, ибо в страдании лишь мысль. Они воспели страдание в песнях своих» [38] «Сон смешного человека». Собр. соч. т.14, с. 135–136. . Что ж, будем благодарны за возвращение к этой мысли.

В послесловии к «Эндимиону», написанном переводчиком Кириллом Королевым, утверждается, что герои фантастики пассионарны все без исключения. Конечно, это не так. Все гораздо сложнее. И номинальное применение к творчеству автора, которое в данный момент привлекает внимание публики, модной терминологии вряд ли что-то объяснит.

Не всегда, как известно, то, что собрало в свое время за рубежом множество премий, оказывается интересным для нашего читателя. Здесь тот самый случай, когда роман с удовольствием читаешь по-русски. Совсем недавно соавторы перевода «гиперионовской» дилогии получили премию «Странник». Правда, можно заметить стилистическую разницу, внесенную переводчиками в три романа Симмонса. Язык «Падения» в отличие от «Гипериона» [«…Три недели в большом доме-дереве под гнущимся стволом дерева-мачты, дельфины-пастухи, сопровождавшие нас, словно почетный эскорт, тропические закаты, превращавшие каждый вечер в чудо, звездный балдахин над нами по ночам и фосфоресцирующая кильватерная струя — тысячи переливающихся вихрей, словно вобравших в себя сияющее великолепие созвездий…» — с.583] выглядит не столь цветистым, но строгим и даже холодноватым, а в «Эндимионе» еще меньше метафоричности и изящества, но он энергичнее, чем первые два романа (ср.: «Разреженный воздух снаружи буквально искрился. Небо над головой было, как везде на Гиперионе, лазурным, однако над южной стеной каньона уже мерцало марево.» — с.126). Но может быть так и надо, ведь повествование в «Эндимионе» ведется от лица простого парня, выходца из пастушеского клана первопоселенцев Гипериона.