Журнал Поляна - Поляна, 2014 № 03 (9), август

— Здравствуй, мама. Вот, я пришел. У меня все в порядке. Сегодня давали манную кашу, я всю съел. А на обед осилил только второе. Ты же знаешь, я не люблю суп… Ну, не ругайся: завтра обязательно его съем… Как твои дела? Тебе не холодно? Одевайся теплее, мам. Ты говори, если тебе что-то надо. Я принесу. Хочешь конфетку? Сейчас. Я положу ее как всегда под лестницу… Я не болею. Баба Тоня принесла мне одеяло, так что не переживай за меня. Отдыхай, а я завтра приду.

Как только я спустился, увидел собаку, сидевшую около забора. Она вся тряслась. Ей было холодно. Она посмотрела на меня — и тут же отвернулась. В ее морде была гордость: это когда глаза высоко подняты и нос кверху. Прости, мама… Как думаете, она не обиделась, что я отдал конфету собаке? Нет?

Но знали б вы, что ждет меня впереди.

— Каро, а ну подойди ко мне! — закричала баба Тоня, увидев меня в конце коридора. — Каро, мальчик мой! Как же я рада за тебя!

По ее лицу гуляли слезы.

— Завтра к тебе придет мама. Она нашла тебя!

— Кто?

— Бедный мой Каро! Как же мне будет не хватать тебя! Не волнуйся, у тебя теперь будет настоящая семья: папа, братья, сестры. Оказывается, в нашем городе тысяча мальчиков с таким же именем и фамилией. Она просто не могла тебя найти.

Мне казалось, что баба Тоня заболела. Я ничего не ответил. Просто ушел. Она еще долго стояла в коридоре, плача.

Окна, расскажите мне все. Вы все видите, все знаете. Разве моя мама не на небе? Почему тогда я вижу ее улыбку, понимаю ее знаки? Разве она не среди ангелов?

Баба Тоня сказала, теперь у меня будет семья… Но разве здесь у меня не семья? А как же Машка? Что с ней будет, кого теперь ей жалеть? Лешку? Или Витьку? Я даже думать об этом не хочу! Может быть, мне разрешат взять ее с собой, как думаете? И что я скажу маме на небе? Это предательство. Это то же самое, когда ты ешь только одни конфеты, а потом берешь и переходишь на другие. Они обидятся. Помогите мне, пожалуйста!

И она пришла.

С утра меня разбудила баба Тоня. Она сказала, что сегодня я должен выглядеть нарядно. Купила мне белую рубашку, которая странно пахла. Я еще никогда не чувствовал такой запах. Даже завтрак принесли мне в игровую комнату… И тут мне стало страшно. Я ел кашу и понимал, что вчера мой поход в столовую был последним. Сейчас я был бы рад даже Мишке. За окном шел снег.

— Волнуешься?

— А можно мне остаться?

— Дурачок! Забудь все, что я тебе говорила. Твоя мама не на небе. Она на земле. И сегодня ты ее увидишь.

Я не верил. Первый раз не верил бабе Тоне. Никогда бы не подумал, что она сможет врать.

— Идем.

Вы когда-нибудь шли, не чуя ног? Как будто они набиты перьями. Так легко. Проходя мимо окон, я увидел, как плачет снег. Он умирал на окнах и не сдерживал слез.

— Посиди. Сейчас придет мама.

Я опустил голову. Захотелось улыбаться, как собака. Настолько сильно подступали слезы…

— Здравствуй, сынок.

Спиной я почувствовал тепло, и стало жарко. Когда женщина обошла меня и остановилась, я увидел ее лицо. Оно было странным. Брови и глаза почему-то сливались. Я не смог различить их цвет. Она села рядом со мной. И заговорила.

— Я пришла за тобой. Прости, что так долго искала тебя. Ты рад?

— Вы пришли забрать меня у мамы?

— Я и есть твоя мама.

— Вы жалеете меня?

— Я не жалею тебя, я люблю тебя.

— Нет, вы жалеете меня?

Женщина, достав из сумочки платок, закрыла свое лицо и отошла к бабе Тоне. От того, что я видел, мне стало плохо. Плохо — это когда ты не можешь дышать. Я посмотрел на часы в коридоре. Знаете, сколько они показывали? Стрелочка была прямо на цифре пять. Мама…

Я выбежал на улицу в одной рубашке и начал быстро подниматься по лестнице. Я боялся опоздать хоть на минуту. Не знаю, как вышло, но моя нога не послушалась, и я сорвался. Впервые.

Так падают куклы. Без крика… И стало холодно. На мои ресницы опускался снег, и мы плакали с ним вместе. Я не мог его убрать. Выбежала баба Тоня. Я узнал ее по крику. Женщина с платком упала на землю. Собака сидела за забором. Рядом с ней стояла бабушка с тонкой сеткой. И Машка накрывала меня одеялом… Не помню, как стало темно. Горели фонари. Проезжали машины. Все это было в моих ушах. Шум, один шум. На вдохе я широко открыл глаза. Мама не улыбалась. Небо впервые было чистое.

— Каро! Скажи что-нибудь, не молчи!

Машка кричала эхом…

— Жалейте меня, — просил я.

Дело было летом, в конце июля. А лето в тот год выдалось на редкость жаркое. Жара буквально придавила весь город, даже дышалось трудно. Институт располагался в очень большом здании с огромными во всю стену окнами. Иной раз работавшим там приходила в голову крамольная мысль, что здания для подобных учреждений специально строили таким образом, чтобы зимой в них было как можно холоднее, а летом как можно жарче. Эти невероятных размеров окна, конечно же, давали много света, но и неудобств создавали достаточно, особенно в трудную погоду.

Рабочий день близился к концу. Комната, в которой работала Катя, располагалась как раз на той стороне здания, где во второй половине дня было особенно жарко. Все тихо плавились за своими рабочими столами, пребывая в полудреме, потому как ни одной сколько-нибудь дельной мысли не рождалось в перегретых головах. Вдруг в комнату бодрым шагом вошел начальник и направился прямо к Кате.

— Хочешь поехать в Ригу? — спросил он ее.

— Что? — не поняла Катя.

— В Ригу, говорю, хочешь съездить? — повторил он свой вопрос.

Она смотрела на него и не могла понять, шутил он или говорил серьезно. Он же лукаво усмехнулся и продолжал:

— Кто-то должен съездить в Ригу за самописцами и привезти их сюда. Сегодня среда. Самописцы должны быть в Москве не позднее воскресенья, потому что потом они понадобятся в другом месте. Помнится, ты вроде хотела туда съездить… или нет?

— Ну, вообще-то хотела… — пробормотала Катя, еще не совсем включившись в разговор.

— Тогда давай просыпайся и слушай дальше. Сейчас поедешь за билетом, командировку потом оформишь, об этом я уже договорился.