Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06

Последняя четверть XIX века в России — время неоднозначное и в достаточной мере противоречивое. С одной стороны, несомненный подъем национального самосознания, взращенного на противостоянии извечному иностранному засилию как в жизнедеятельности государства, приведшему даже к замене национальной символики [14] По устному докладу министра двора графа В. Адлерберга указом императора Александра II от 11.VI.1858 г. российский бело-сине-красный флаг был заменен на явно пронемецкий черно-желто-белый. Отменен указом императора Александра III от 7.V.1883 г., восстановившим традиционный национальный флаг России. , так и в культуре: примат европейского репертуара, а также итальянских и французских трупп в Императорских театрах; традиционно привилегированное положение иностранных архитекторов, художников, композиторов; постоянное отстаивание прав гражданства русской литературы (вспомним хотя бы речь Ф. М. Достоевского на открытии памятника А. С. Пушкину) и т. д. И как естественная реакция на давление, оказываемое, начиная с ХVIII века, на национальное сознание и чувства великороссов — масштабное обращение научной и творческой интеллигенции к историческим, культурным и духовным корням своего народа. Возросший интерес к российской археологии и этнографии, организация впервые в России Императорских Археологического, Исторического и Географического обществ, увеличившийся перечень специальных источниковедческих журналов с публикацией исключительно архивных материалов по истории страны, активное формирование культурной философской среды и выход в свет первых номеров журнала «Вопросы философии и психологии», возникновение композиторского объединения «Могучая кучка», рождение «Частной оперы» С. Мамонтова, наконец, создание Товарищества передвижных выставок, особенностью которого, в частности, стало широкое освоение художниками русской исторической тематики, — вот особенности культурной жизни России того времени.

Но параллельно процессу пробуждения русской мысли развивалась, становясь все более ощутимой, встречная негативная тенденция в жизни общества, в котором бесцерковной русской интеллигенции противостояло «замкнувшееся в недоверии к ней средневековое простонародное сознание» [15] А. В. Карташев. Воссоздание Святой Руси. Париж, 1956, с. 104. .

Роковая черта, пролегшая в национальной душе народа, поделившая его на две части, стала источником взаимного непонимания и отчуждения. «Соприкосновение интеллигенции и народа, — писал в 1909 году С. Н. Булгаков, — есть прежде всего столкновение двух вер, двух религий, и влияние интеллигенции выражается прежде всего тем, что она, разрушая народную религию, разлагала и народную душу, сдвигая ее с ее незыблемых доселе вековых оснований» [16] С. Н. Булгаков. Героизм и подвижничество. В сб. «Вехи», М.,1909, с. 63. .

Атеистическое смещение ценностей, особенно в среде интеллигенции, «нигилистические бесы, давно уже терзающие Россию»: «бес лжи и подмены, бес равенства, бес бесчестия, бес отрицания, бес непротивления и многие, многие другие» [17] Н. А. Бердяев. Духи русской революции. Рига, 1990, с. 7. , — все это не могло не привести к нравственному оскудению человека, его «падшести», по определению В. Соловьева, и в конечном счете — его разрушению. Таким образом, русское общество ко времени, о котором идет речь, оказалось уже тронуто разъедающий ржавчиной распада. В этом смысле своим нестроением, национальной разобщенностью оно очень напоминало время Сергия Радонежского. Эту внутреннюю близость далеко отстоящих друг от друга веков отмечал еще Н. А. Бердяев, пораженный соединением в русском народе, как он писал, «столь разных возрастов». И именно в ней, этой «разновозрастности», видел он «источник нездоровья и помеху для цельности нашей национальной жизни» [18] Там же. .

Но почувствовать разрушающуюся «цельность» уже тогда, в атмосфере всеобщего подъема, было дано немногим. И прежде всего потому, что катастрофа надвигалась не со стороны конкретно осязаемой, то есть продиктованной логикой фактов и событий. Раньше и острее других ее ощутили те, кто напрямую связывал природу «цельности нашей национальной жизни» с особым, «моральным по преимуществу» [19] Н. А. Бердяев. Русская идея. «Вопросы философии», 1990, № 2, с. 9. , складом мышления русского народа, который «и по своему типу, и по своей душевной структуре является народом религиозным» [20] Там же, с. 151. .

В изобразительном искусстве лишь небольшая группа единомышленников стояла на позициях религиозного оздоровления общества. В умиротворяющей силе православия, способного помочь человеку нравственно обрести себя, виделось В. Васнецову, В. Сурикову и молодому, только начинающему тогда М. В. Нестерову единственное и самое надежное средство избавления от тяжкого недуга.

Этот путь принимала в те поры, как известно, далеко не вся русская интеллигенция, поскольку очень сильна была в обществе идеология просветительства. Исповедующие ее теоретики и практики были согласны с тем, что «народ ищет знания исключительно практического и именно двух родов: низшего, технического, включая грамоту, и высшего, метафизического, уясняющего смысл жизни и дающего силу жить» [21] Цит. по ст. Ал. Киселева «Пути России». «Москва», 1991, № 5, с. 169. . Но как раз «этого последнего, — по признанию одного из современников, — мы совсем не давали народу, — мы не культивировали его и для нас самих. Зато мы в огромных количествах старались перелить в народ наше знание, отвлеченное, лишенное нравственных элементов, но вместе с тем пропитанное определенным рациональным духом» [22] Там же. .

Нельзя сказать, что среди художников, названных выше, царило единообразие мыслей, но все они связывали исключительно с верой идею спасения и сохранения человека. Именно эта идея питала дух церкви воинствующей в религиозных произведениях В. Васнецова. Именно ею было насыщено страдательное искусство В. Сурикова. Именно она направляла художественные устремления М. Нестерова. Его поэтический мир был населен не столько монахами, странниками-скитальцами, сколько персонифицированными образами самой идеи странничества и скитальчества как состояния русской души. «Странничество, — писал Иоанн Лествичник, — есть отлучение от всего, с тем намерением, чтобы сделать мысль свою неразлучною с Богом» [23] Преподобного отца нашего Иоанна, игумена Синайской горы. «Лествица, или Скрижали духовные». М.-Краснодар, 1999, с. 31. . Вот что одухотворяет нестеровских насельников монастырей и пустыней.

В этом разгадка тайн произведений Нестерова, в которых, как правило, никогда ничего не происходит. В них нет активного действия, нет того, что называется драматургией отношений, в которых раскрываются характеры людей, их индивидуальные начала. Лишенные приземленности, бытовой конкретики, его сюжеты лишены и своего развития. Они как бы одномоментны. Но этот фиксированный момент действия не скоротечен, а длителен. И его протяженность, сопряженная с состоянием человека, всегда соизмерима с глубиной его самопогружения.