Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 09

Но Бог с ней, с Болгарией… Важнее понять, кто у нас в России постарался сделать так, чтобы Югославия в страшный момент истории осталась без помощи русских и была в дальнейшем расчленена… Кто постарался поскорей унять ту мощную стихийную волну народного гнева и протеста, которая била в те дни в стену американского посольства в Москве? Кто поспешил погасить эту праведную волну, на энергии которой могло начаться действительное, а не мнимое национальное единение? Нельзя забывать…

Название романа Ф. М. Достоевского «Бесы» давно у всех на слуху. Но не все слышавшие о романе сами его читали. А те, которые читали, возможно, подзабыли. Поэтому приведем одну известную цитату, которая, как нам кажется, особенно остро прочитывается в контексте общего разговора о явлении террора.

В романе один из социалистов-террористов, Верховенский, еще задолго до революции 1917 года излагал планы революционного преобразования России. Разрушение старого Божьего мира ради построения искусственного нового, как и во все времена, должно было начинаться с разрушения государства, с разложения и рассыпания народа, с распада и деградации человеческой личности:

«…Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ… а главное — равен-ство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов… не надо высших способностей!.. их изгоняют или казнят… Рабы должны быть равны… в стаде должно быть равенство… Не надо образования, довольно науки!.. одного только недостает: послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая… Мы уморим желание: мы пустим пьянство (наркотики еще были редкостью. — А. Б.), сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Всё к одному знаменателю, полное равенство. „Мы научились ремеслу, и мы честные люди, нам не надо ничего другого“ — вот недавний ответ англий-ских рабочих… Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители… Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет… все вдруг начинают поедать друг друга… чтобы не было скучно…

…мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут… делают выстрелы или кусаются. Такие только мешают… я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их Богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу… наш. Школьники, убивающие мужика, чтобы испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либе-рален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают!.. Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты… О, дайте взрасти поколению!.. Ах, как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет…

…одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, — вот чего надо! А тут еще „свеженькой кровушки“, чтоб попривык… Мы провозгласим разрушение… косточки поразмять. Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Я вам… таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут… и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам… Ну-с, тут-то мы и пустим… Ивана-Царевича… Самозванца… Главное, легенду!.. И застонет стоном земля: „Новый правый закон идет“, и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!..».

Сегодня смотришь на холодные заоблачные кощеевы замки, исказившие окончательно облик древней православной Москвы, и думаешь…

Еще раньше, за сто лет до Достоевского, сознание пролетария, освобож-денного от «предрассудков» и сосредоточенного лишь на элементарном потреблении материальных благ и удовольствий, формировали у человека французские философы. Все та же апология земного рая для избранных и все та же замешанная на лжи теория демократического равенства для обслуживающих дураков-потребителей. У Дени Дидро, например, которого Пушкин назвал «самым ревностным из апостолов Вольтера», в «Племяннике Рамо» читаем: «…мудрость… пить добрые вина, обжираться утонченными яствами, жить с красивыми женщинами, спать в самых мягких постелях; а все остальное — суета…

— А защищать отечество… исполнять свои обязанности?..

— Суета! Нет больше отечества: от одного полюса до другого я вижу только тиранов и рабов… Лишь бы быть богатым… — …для народа нет ничего полезнее лжи и ничего вреднее правды… гениальных людей следует ненавидеть, и если на лбу новорожденного заметны признаки этого опасного дара природы, то его надо задушить или бросить псам…».

Да что там Европа Нового времени! Точно так же бесы-разрушители действовали и во времена античного Рима. (См., например, у Блока статью «Катилина». Кстати, становится понятным, у кого и почему Блок заимствовал рваную ритмику своей революционной поэмы «Двенадцать».) Все то же самое: кровь, разврат, пожары, разруха, клевета, насмешка, сатира… И так с начала времен.

А что было с начала времен?.. Была революция — против Бога, против Божьего мира.

В первом томе «Тихого Дона» М. А. Шолохова (столетие со дня рождения которого мы отмечаем в этом году) описана зверская кровавая драка между казаками и украинцами. Причем драка происходит именно в тот момент, когда в хутор приезжает революционер Штокман. Шолохов рассказывает читателю о давней вражде между казаками и «хохлами», указывая при этом на некие сторонние и неслучайные причины этой вековой вражды: «Не одно столетье назад заботливая рука посеяла на казачьей земле семена сословной розни, растила и холила их, и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю кровь казаков… русских, украинцев…».

Образ пламенного революционера (которому никак не откажешь в смелости, упорстве и фанатичной преданности своему делу) в советских учебниках однозначно трактовался как образ героя положительного. Но такой ли уж безусловно положительный образ создавал на самом деле автор «Тихого Дона»? Осторожно — иначе было нельзя — проводя значимые параллели, вызывая нужные ассоциации, разбрасывая по обширному тексту симво-лические детали, Шолохов создал образ, как минимум, неоднозначный.

Образованный приезжий Штокман, у которого «близко поставленные к мясистой переносице глаза светились хитрецой» и «косая поперечная морщина, рубцевавшая белый покатый лоб, двигалась медленно и тяжело, словно изнутри толкаемая ходом каких-то скрытых мыслей», вскоре станет своего рода крестным отцом, духовным наставником для хуторских люмпенов, погорельцев, неудачников, для обделенных, бездомных, бесхозных, бессемейных и просто ограниченных и бездарных, вроде «квадратного» Мишки Кошевого. То есть для тех, в основном, кто мало приятен и большин-ству казаков, и автору, и чувствующему внимательному читателю. «…после долгого отсева и отбора образовалось ядро человек в десять казаков. Штокман был сердцевиной, упрямо двигался он к одному ему известной цели. Точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал…».