Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»

От объятий-кандалов освободиться,
На гору подняться, на вершину, к свету!
Мир увидеть с высоты полета птицы —
С силою возросшею вернулось это.

Разомкнув объятья с Анжеликой, встал он
И, сказав: «Прости, прощай!» – за двери вышел.
Донеслось: «Не оставляй меня! Мы баром
Будем управлять вдвоем. Подумай, ты же
Беден, а со мной богатым станешь.
Будет все, о чем и не мечтаешь даже!»
Замер он на миг. Но крикнул: «Парный танец
Кончился, и разбежались тропы наши!»

Снова шел он – лесом, полем и болотом.
Путь пыталась преградить река. Неистов,
Вброд и вплавь преодолел ее. И вот он —
Склон горы, заросший лесом, каменистый!

Долго Глеб карабкался, срывался,
Скатывался. Отлежавшись, снова
Устремлялся вверх. Казалось, трасса
Не окончится, но он другого
Не хотел – лишь только на вершину!
Топал двое суток на пределе
Сил, однако не терял решимость
И достиг своей заветной цели.

Есть вершина! Выше только небо.
И, ободранную руку гладя,
Он застыл, восторженно и немо
В безграничное пространство глядя.

А когда с вершины вниз он глянул,
Сердце, екнув, застучало чаще.
Снова ощутил себя он пьяным,
Над землею высоко парящим.

Поле – под горой. На поле – трактор,
Как жучок, ничтожно малый, хрупкий,
Человечка-тракториста прятал.
Он не виден был в кабине-рубке,
Но понятен. Отработав смену,
Дома сядет есть и ляжет спать он.
День за днем вот так вот неизменно:
Дом, еда, работа, пасть кровати.

Глеб опешил. Он увидел близко,
Словно на большом экране, зал,
Сцену. Там красивая солистка
Пела что-то. Зал рукоплескал.

Кадр сменился: на доске на черной
Старичок с бородкой и в очках,
Видимо, заслуженный ученый,
Формулу писал, мелком стуча.

Что за наважденье? Как возможно:
Видеть близко то, что далеко?
Фантастические бредни мозга —
Сны, что наяву, иль знак какой?

Удивленно Глеб смотрел и ясно,
Будто был не на горе – в кино,
Видел он людей, работой разной
Занятых, но что-то их одно
Всех объединяло. Несвобода!
Рабская прикованность к земле,
Что чревата вечною заботой
О куске насущном и тепле.

Эту истину гора явила,
Видно, и манила для того,
Чтоб ее мистическая сила
Одарила знанием его.

Человек – кто б ни был он: художник
Иль рабочий – воплощенный дух.
Это значит, коль не раб, заложник
Тела, ибо голод и недуг
Не дают ему достигнуть высей,
Требуемых Богом, – не до них.
Несвободен человек – зависим
От своих потребностей земных.

Алчна плоть. Она не знает меры,
И к тому ж подначивает бес.
Даже крепкую имея веру,
Где-нибудь да плотский интерес
Предпочтешь превыше Божьих правил:
Тьма соблазнов на земном пути.
Сатана ловушки так расставил,
Что их невозможно обойти,
В муравейнике людском покуда
Пребываешь. А сейчас с горы
Ощутил Глеб – это ли не чудо! —
Что как будто вышел из игры,
Был включен в которую с рожденья.
Как Всевышний, он теперь смотрел,
Словно из другого измеренья,
На тщету людских забот и дел.

Но свободу от диктата тела
Ощутил лишь на мгновенье дух.
Это ощущенье улетело,
Как от дуновенья ветра – пух.

Голод Глеб почувствовал и холод.
Плеткою земное естество
Било. Ощущение: расколот —
Захлестнуло с головой его.

С рюкзаком пустым с горы спускался,
Силясь горечь в сердце побороть.
А в висках его стучала фраза:
«Горлица – душа, ей клеткой – плоть».
Хлеб насущный застит Небо. Страсти —
Тот же лабиринт. Свободен вход.
Но в неистовом стремленье к счастью
Выход человече не найдет.
Думал Глеб: задача непосильна.
Как в духовность совершить бросок,
Если кожа сделалась гусиной
И скулит желудок, как щенок?!
Правда, есть они, титаны духа,
Что сумели тело обуздать.
Но один – на миллион, и глухо
Небо к человечеству. А кладь
Плотских надобностей губит душу,
Заколачивая в вечность дверь.
Ропот возникает и наружу
Выползает, как свирепый зверь
Из пещеры темною порою…
Глеб, себя Сизифом ощутив,
Попрощался горестно с горою,
Прошептав себе: «Уймись, Сизиф».

Вниз – не вверх. Но силы на исходе.
На себя за слабость-хилость зол,
Глеб не останавливался, хоть и
Спотыкался, падал, все же шел.

Наконец, усталость доконала.
Он упал и встать уже не смог.
Будто бы свалился в пасть провала.
Рухнул и лежал, не чуя ног.

И увидел над собою старца
С головою белой, будто снег.
«Но откуда старику здесь взяться?
Может, вижу я его во сне?» —
Глеб подумал и услышал голос
Старца: «Встань! Иди! Неблизок путь.
На пределе силы, мучит голод,
Но твой срок не вышел, и уснуть
Ты не должен. А впадать в унынье —
Грех. Легко взирать на мир извне.
Но попробуй, избежав гордыни,
В мире жить, среди людей и не
Замараться, грязь приняв за благо,
Устоять, когда заплачет плоть.
Иль, когда соблазн пойдет в атаку,
Сможешь искушенье побороть?

На гору привел тебя Всевышний,
Но вмешались бесы, опустив
Дух твой. Ты проделал путь неближний.
Встань! Иди! И соверши прорыв
В вечность».
Тут видение пропало.
Глеб со стоном встал, продолжил путь.
Спотыкаясь, падая, устало
Шел он вниз, мечтая отдохнуть
За столом, перед тарелкой пищи…

Долгим показался путь назад.
И когда увидел он жилище
Первое, был несказанно рад.
Словно бы с того вернулся света.

Но свалился около дверей
Бара. И опять полураздета —
Вышла Анжелика. Крик: «Скорей
Помогите! Поднимите, занесите!
Умоляю вас! Я заплачу!
Сделайте! Не будете в обиде!
Вы несите! Я звоню врачу».

И два парня, проходящих мимо,
Тело, что ни живо, ни мертво,
В спальню барменши внесли. «Любимый! —
Анжелика позвала его. —
Что с тобой? Ты голоден? Сейчас я!» —
Глеб услышал, приходя в себя.
И кормила с ложечки, любя,
И сияла, вся светясь от счастья.

Быстро на ноги поднялся Глеб,
Силы молодые возвратив.
И шутил: «Пока что рано в склеп.
Мы туда покамест не хотим».

Но кончался отпуск. Он ушел,
Обещав вернуться. Мол, теперь
Заявленье положу на стол
Шефа и я навсегда – к тебе.

Так и сделал. Слово Глеб сдержал.
Бросил свой конструкторский отдел.
А все потому, что стало жаль
Ту, с кем раньше быть он не хотел.

Но сомненье залегло в душе.
Думал: «Не в свою иду среду.
Коммерсантом стану и уже
Путь духовный вряд ли я пройду.
Слышал: не обманешь – не продашь.
Тут попробуй-ка останься чист!
Но ведь слово дал. Теперь куда ж?
Ремеслу торговому учись!»