Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»

Глеб учился. Заимел ансамбль,
Стриптизерш, и, дело раскрутив,
Часом удивлялся даже сам,
Видя посетителей наплыв.

Двое полуголых танцовщиц
На шесте творили чудеса:
По нему взлетев с проворством птиц,
Рты скривив, полузакрыв глаза,
Имитировали мастерски оргазм.
Зал восторженно стонал, ревел,
Наблюдая судороги тел,
Излучавших дьявольский соблазн.

И тянулись зрители к вину,
И, казалось, нет важнее дел,
Тех, что не дают просохнуть дну
Рюмки, и ансамбль гремел, гремел.

Глеб, увлекшись бизнесом, завет,
Старцем данный, позабыл и греб
Деньги, но услышал: конкурент,
Разорившись, кончил пулей в лоб.

Эта весть пришла как мощный взрыв,
Уничтожила, сожгла дотла
Планы и текущие дела,
Муку, безысходность породив.

Старец, вновь явившийся во сне,
Глянул скорбно так, что лучше б он
Выругал. Очнувшись, Глеб в вине
Попытался утопить свой сон.

Да вот сам так глубоко нырнул
В темный омут зелья, что не смог
Вынырнуть. Как будто Вельзевул,
На него накинув поводок,
Поволок с такою силой, так —
Что Анжела не смогла отбить.
Сколько было слезных слов, обид!
Сколько уговоров и атак!

Глеб очнулся на кровати. Рядом —
Койка и бормочущий в горячке.
За окном кружился снег и падал.
И таблетку доставал из пачки
Человек в халате белом. «Где я? —
Думал Глеб, пытаясь вспомнить тщетно
День вчерашний. – Чья это затея?»
Встать хотел – не получилось это.
Понял, что привязан он к кровати.
Капает раствор какой-то в вену.
«Видимо, в больничной я палате.
Анжелика постаралась, верно.
Значит, доигрался…»

Прояснилось.
Снег отпадал. Глянул Глеб в оконце
И окаменел. Неужто снилось?
Далеко, в лучах скупого солнца,
Вновь гора знакомая возникла.
Нет, не сон. Она открылась взору.
Ясно видел он все ту же гору.
Сердце екнуло. Как будто иглы
Вдруг в него вонзились. Возглас хриплый
Глеб издал, спросил: «Ты гору видишь?»
Пальцем у виска мужик в халате
Покрутил: «Видать, не скоро выйдешь
Ты из дома этого, приятель.
Здесь, в округе, нету гор в помине.
Отдыхай. Молчи. Развяжем скоро.
Ты, браток, на водке, как на мине,
Подорвался. Ну, на кой те горы?»

Глеб молчал. И, как завороженный,
Все смотрел на гору: стала дальше.
И в себя, как в воду погруженный,
Мысленно просил у Бога: «Дай же
Мне еще попытку!»
Санитарка
С уткою прошла к соседней койке.
И сказала бредящему бойко:
«Ты зачем раскрылся? Тут не жарко!»

Жарко не было, скорей прохладно.
Только Глеб вспотел и капля пота
(Или же слеза?) скатилась. «Ладно, —
Прошептал он тихо, – накажи урода.
Заслужил…»

Смеркалось. Но чуть раньше,
Чем сгустилась тьма, гора исчезла.
Будто растворилась в небе, даже
Ни намека. Словно неба бездна
Поглотила.
Глеба развязали.
С кашей въехала тележка. Ужин.
Пациенты, словно на вокзале,
Враз засуетились. Видно, скучен
Быт больничный – серый, монотонный.
Только Глеб лежал недвижно, глядя
В потолок и судорожно гладил
Потный лоб, издав подобье стона.

Стадо троллейбусов на остановке конечной
Дремлет, рога опустив. Мостовая пустынна.
Ночь поглотила шумы, но звучит пианино,
Сумрак тревожа мелодией странной и млечной.

В сдержанно-страстной игре ощущается мастер,
Что растревожен любовью, вином иль луною.
Всепроникающей и вдохновенной волною
Звуки плывут из окна, отворенного настежь.

Плещет волна, омывая скамью, где, как птицы,
Двое влюбленных сидят, щебеча неустанно.
Два силуэта, влекомые силою тайной,
Робко сближаются, чтобы в один превратиться.

Кто за окном порождает щемящие звуки?
С чертом в четыре руки упражняется ангел?
Черный маэстро неистовей – гасит, как факел,
Белого и замирает в притворном испуге
Прежде, чем плотскими звуками сумрак усилить,
Чтоб повести за собою скамью, словно яхту.

Пьеса, где действуют двое, к последнему акту
Бурно подходит, пронзая влюбленных навылет.

Стадо троллейбусов на остановке конечной
Дремлет, рога опустив. Мостовая пустынна.
Плотно впечатавшись, словно куски пластилина,
Замерли двое в ночи быстротечной и вечной.

В истоках – деревня, где высился дуб-истукан,
И Божие слово, что истине всякой – утроба.
Я помню: парным молоком наполнялся стакан,
И мало-помалу белели гранёные рёбра…
Пущай несмышленая – хлебом единым жила,
Катая клубки на ладонях из хлебного тела,
Но знала, что выше голов за рекой купола…
И таинством сущего небо в реке стекленело…
Господствовал храм над грехом – не вело ко греху
И ладан на углях сгорал, пробуждая кадило…
Блаженное что-то тогда прилегло на духу:
«Не лги…
возлюби…
не суди… да не будешь судима…»
Сплетались крестом на груди три послушных перста,
И я утешалась крестом… по-библейски: всецело…
Навзрыд непорочно прожить обещалась спроста…
Треть века спустя признаюсь: не смогла…
не сумела…
Но то, что во мне расцвело, не истлело в труху!
Пробьётся врожденным ростком у иного истока.
Блаженное что-то приляжет на прочем духу…
И прочий, быть может, сумеет прожить без порока?..