Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 1-2

Приложишь к уху – и неловко
За детской страсти волшебство.
Шуршит пленённая коровка, —
Как все мы, – божье существо.

Настырно: раз-два, раз-два, раз-два…
Запрограммирована цель —
В безбрежность синего пространства
Пошире расцарапать щель.

Какую же, должно быть, муку
Там, в галактической тиши,
Несет Творец, вот так же к уху
Коробку с миром приложив?!

Мирозданье – как сеть Интернет,
В нём живая душа виртуальна.
Лишь у Бога в нём адреса нет,
Он один существует реально.

Я в пространство кричу и стучу
Глыбой сердца, как будто по раме.
Я до Бога добраться хочу
И увидеть весь мир на экране.

Но боюсь, что экран этот чист,
Как затёртый веками папирус,
Что вселенский компьютер завис,
Распознав человеческий вирус.

Студёный ветер дул с равнины,
Насквозь пронизывал лесок.
Упала с ветки гроздь рябины,
Ударилась о мой сапог.

Зачем в такую непогоду
Один побрёл на скрип ветвей,
Пугать зверей и злить природу
Унылой праздностью своей?!

Упала с ветки гроздь рябины
К моим ногам, как знак, как весть.
Да, неминуем час кончины.
Да, в мрак земной предел разверст.

Пусть так! И всё-таки алела
В лесу рябиновая гроздь,
Как будто светозарно пела,
Что каждый в мире – только гость.

Костром рябины не согреться? —
Я не об этом, друг мой… Вновь
Глаза влажны и бьётся сердце,
И пьёт рябиновую кровь.

На кладбище бездомная кукушка
Заладила пророчески: «Ку-ку!..»
Ку-ку – ку-ку!.. Как будто жизнь – игрушка,
Оставленная кем-то на суку.

Вся в трещинах… А как же ей не треснуть!
Так человек крутил, что занемог,
И в землю лёг с надеждою воскреснуть,
Но дотянуться до сука не смог.

Вещунья с ветки накукует много,
Не зная материнства, не любя.
О будущем я спрашивал у Бога.
Бог подарил мне радость бытия…

…и кладбища бездомную кукушку…

На лавке перед магазином
Сидит фарфоровый старик.
Он дышит пылью и бензином,
Сгустив молчание в кадык.

Автомобильное движенье,
Бег пешеходов, толкотня
Не трогают воображенье,
В дремоту сладкую клоня.

Куётся жизнь, но звуки ковки
Ударов сердца не слышней.
Ведёт сознание раскопки
Давно окаменевших дней.

Всё чётче проступают грани
Былого: стан, овал лица…
И в сердце сложенные камни
Крошатся в красные тельца.

И память лепит, как с натуры,
Любимый образ… вновь и вновь…
И жжёт фарфоровые скулы
Непреходящая любовь.

Он житель города Смоленска.
И по старинке
Всегда начищены до блеска
Его ботинки.

Шагает гордо по Советской
И по Дзержинке,
А за спиной собор Успенский
В вечерней дымке.

Запечатлен по воле божьей,
Как на картинке.
И нет любимей и дороже
Родной глубинки.

В мой дом постучали. Сказал я: – Войдите! —
Старик на пороге, в лохмотья одетый.
– Ты кто? – говорю.
– Я – твой ангел-хранитель,
Я слыхивал много про все твои беды.

– Проваливай к черту! Плевать, что ты босый!
Я не подаю ни на хлеб, ни на воду!
А он мне в ответ: – Да вернется, не бойся,
Сама прибежит, не пройдет и полгода.

Я замер, кольнуло у левого бока:
– Откуда ты знаешь об этом, убогий?
А он подмигнул мне: – Убогий – от Бога!
А Богу известны все наши дороги.

Ты матери чаще звонил бы, а то ведь
Она до весны не дотянет двух суток.
И надо бы как-то отца подготовить
К тому, чтобы он не лишился рассудка.

Впервые в коленях почувствовал дрожь я,
Схватил старика за грудки, обезумев…
– Нельзя изменить, есть на все воля Божья, —
Хрипел он чуть слышно сквозь черные зубы.

Я сел у камина, налил ему выпить
И хлеб покромсал, и кусок буженины.
Он ел не спеша, а потом руки вытер
О черные с блеском от грязи штанины.

И вышел за дверь, но я вслед ему крикнул:
– Я думал, что ангелов делают белых!
И, если ты ангел, то где твои крылья?
Старик усмехнулся: – Я отдал тебе их.

Когда Серега умер от запоя,
За ним прислали ржавую «Газель».
Тем утром на дорогах Уренгоя
Заснеженный свирепствовал апрель.

Машина у подъезда, сев на брюхо,
Не в силах скорбный свой продолжить путь,
Беспомощно завыла, как старуха,
Пришедшая соседа помянуть.

И кто-то говорил: «Серега шутит!
С ним вечно приключается курьез!»
И было что-то страшное до жути
В бессмысленном вращении колес…

…А ночами к Ивановым от Иванниковых
К таракану приходила тараканиха.

Пахла медом и корицей, расфуфырена.
То халвы кусок притащит, то зефирины.