Александр Кабанов - Порочный круг деспотизма или рассуждения о русских и будущем их страны

Земские были самый низкий и простой класс людей с теми из дворян, которых царь думал истребить, как будто бы недовольных его правлением и имеющих против него замыслы. Что касается до опричников, то он заботился, чтобы они своим числом, знатностью, богатством, вооружением и проч. далеко превосходили земских, коих он, напротив, как бы лишил своего покровительства, так что, если кто из них был ограблен или убит кем-нибудь из опричников, которых он причислял к своей партии, то нельзя уже было получить никакого удовлетворения ни судом, ни жалобой царю (Флетчер;1591).

ГЛАВА VII I ФИЗИЧЕСКАЯ СИЛА И ВЫНОСЛИВОСТЬ, ПОВЕДЕНИЕ НА ВОЙНЕ И ОТНОШЕНИЕ К НЕЙ

“Мосхи весьма способны переносить всякого рода трудности, так как их тела закалены от рождения холодом. Они спокойно переносят суровость климата и нисколько не страшатся выходить с открытою головою под снег или дождь, равно как и на зной, словом, в какую бы то ни было погоду. Дети трех-четырех лет от роду, зачастую, в жесточайшие морозы, ходят босые, еле прикрытые полотняною одеждою и играют на дворе, бегая взапуски. Последствием сего являются знаменитые закаленные тела, и мужчины, хоть и не великаны по росту, но хорошо и крепко сложенные, из которых иные, совершенно безоружные, иногда вступают в борьбу с медведями и, схватив за уши, держат их, пока те не выбьются из сил; тогда они им, вполне подчиненным и лежащим у ног, надевают намордник”

“Не мала общераспространенная похвала русским, что они с большим трудом выходят из повиновения, оказываемого ими царю, хотя бы и находились под гнетом жестокого правления, ибо они не только считают себя его подчиненными и клятвенно связанными с ним до последнего вздоха, но полагают даже, что спокойно терпеть тирана есть дело богоугодное и предписывается верою. Превосходный поистине образец сего явили двое московских воевод, Татев и Воронцов, а именно: когда московское войско было рассеяно поляками, то они, хотя и могли спастись бегством, предпочли отдаться в руки врагам, дабы нельзя было подумать, что они покинули вероломно те военные орудия, кои были препоручены им царем. Мало того, при этом самом случае несколько пушкарей, как их называют, видя, что враги одерживают победу, в отчаянии сами наложили на себя руки, дабы смертью удостоверить, что они никому не намерены служить, кроме царя”. “Приказания царя, какого рода они бы ни были, хотя бы и влекущие за собою смерть, исполняются всеми быстро, невзирая ни на какие преграды, дружно и с каким-то совершенно слепым повиновением” (Рейтенфельдс; 1680). “Вследствие рабства и грубой суровой жизни русские тем более охотно идут на войну и действуют в ней. Иногда — если до того доведется — они являются храбрыми и смелыми солдатами” (Олеарий; 1647).

КНИГА VII I

ОБВИНИТЕЛИ И ЗАЩИТНИКИ

Негативное восприятие России у посетивших ее европейцев. – Попытки Ключевского и других принизить ценность сообщений касающихся нравственной жизни московитов. – Новые обвинения : де Кюстин, Чехов, Ерофеев. – Защитники русских: Фандербек , Лихачев и Мединский. – Достоверность фактов сообщаемых Чеховым и Ерофеевым и их тождество с моими наблюдениями. – Культурно-нравственно-политические софизмы г-н Лихачева. – Отвратительно-топорная политическая пропаганда г-н Мединского. – Его нравственные свойства.

ГЛАВА I

О СООБЩЕНИЯХ ИНОСТРАНЦЕВ

Подавляющее большинство иностранцев, побывавших в 16-17 столетиях в Московии, да и тех, кто приезжал в более позднее время, составили для себя или негативный образ этой страны и ее народа, либо, в лучшем случае, нейтральный. Защитники русских, или точнее, их исторические и политические адвокаты говорят о необъективности таких оценок и указывают на ряд причин способствующих появлению, на их взгляд, предвзятых мнений или приводивших некоторых вполне добросовестных авторов к ошибочным выводам. Отмечается, что всякого иностранца на Руси встречали крайне недоверчиво, запирали в особый посольский дом, шпионили, ограничивали его передвижение и общение, вызывая недовольство и предубеждение. Из-за вынужденной изоляции иностранцы часто основывали свое мнение на слухах и непроверенных данных. Кроме того, строй русской жизни, якобы, не мог быть понят и верно оценен пришельцами с Запада, которые часто неверно интерпретировали увиденные лично события.

Здесь стоит упомянуть о работе одного из самых известных русских историков, Василия Ключевского, специально посвященной исследованию путевых заметок, торговых записок и произведений, посетивших страну европейцев – “Сказания иностранцев о московском государстве” (1866). В ней он, на мой взгляд, необоснованно заявляет, что сообщения иностранцев представляют научный интерес только ввиду неразвитости общественной жизни в Московии того времени (на самом деле тогда в ней было больше жителей, чем в Англии, а государство к тому времени фактически уже было централизованным) и нехватки внутренних исторических источников. Когда же последние становятся обширнее и многочисленнее, то записки иностранцев – средство для удовлетворения праздного любопытства, не более. Конечно, он признает определенную пользу беспристрастного взгляда со стороны на устройство жизни в Московии и происходивших в ней событий отмечая, что общинно-колективное сознание русских изначально препятствует независимому и непредвзятому суждению. Однако далее он утверждает, что чужеземцы могли правильно понять и достоверно описать исключительно внешний порядок общественной жизни и ее материальные проявления. В то время как оценка социальных явлений и нравственного состояния общества требуют более голубого понимания народной жизни невозможного без продолжительного наблюдения. Помимо этого, Ключевский констатирует: сведения о нравственном состоянии русского общества очень бедны и отрывочны, вследствие чего по ним невозможно составить целостный очерк ни одной из сторон социальной жизни описываемого общества. Поэтому он полностью отказывается от обсуждения нравственного поведения московитов и предлагает сосредоточиться на географических сведениях, рассказах о материальной стороне жизни и государственных делах.

Естественно Ключевского можно понять: он являлся университетским профессором при царском режиме и вовсе не горел желанием публично обсуждать небезопасные темы нравственного порядка, грозившие личными неприятностями, да и сама книга могла быть запрещена цензурой. Возможно по этой причине он так же заявил в том же труде, что многие иностранцы почувствовали за азиатским внешним характером многих явлений европейскую сущность русского народа. Хотя, по крайней мере, мне не удалось обнаружить ничего подобного во множестве прочитанных мною свидетельств. Напротив, в них часто приводятся высказывания о сходстве русского и азиатского, чаще всего турецкого, деспотизма, а в населении Московии иностранцы повсеместно видят по своей природе рабов.