Иван Кычаков - Гонцы весны

К р у п с к а я (смеясь) . Но ты же знаешь, что я страшно застенчива, это у меня с детства. А сухость тона помогает мне… иногда. Продолжать?

Ульянов кивает головой.

Зимой девяносто пятого мы узнали друг друга довольно близко… Ты занимался в рабочих кружках за Невской заставой, я там же четвертый год учительствовала в школе и довольно хорошо знала жизнь Шлиссельбургского тракта…

Виден тракт, часть здания школы.

И вот, в один вечер… после занятий я стояла возле школы и ждала…

Проходят рабочие, прощаются с учительницей.

П е р в ы й р а б о ч и й. А я, Надежда Константиновна, нынче счастливый.

В т о р о й р а б о ч и й. Уж это так и есть, Надежда Константиновна, — счастливый он, черт, по самое горлышко. Сын у него народился.

К р у п с к а я (смущенно) . Поздравляю…

В т о р о й р а б о ч и й. А ты, дурень, пожелай нашей барышне удалого жениха!

Со смехом проходят.

Т р е т и й р а б о ч и й. …Я вот, верите ли, всю жизнь бога искал. И вот только нынче на страстной неделе узнал, что бога вовсе и нет. И так, верите ли, легко стало, потому как нет хуже быть рабом божиим — тут уж податься некуда! Рабом человеческим быть куда легче — тут еще побороться можно.

Ч е т в е р т ы й р а б о ч и й. …Вы нам вот про все толкуете, а мне, признаться, стыдно. Ну, не стыдно, ну как бы совестно, что ли. Никак я из церковных старост уйти не могу. А почему, спрашивается? Да потому, что больно попы народ обдувают и их надо на чистую воду выводить. А церкви я — вы не думайте — и не привержен вовсе и насчет фаз развития понимаю хорошо. (Простившись, уходит.)

П я т ы й р а б о ч и й. …Надежда Константиновна, вы того… Того, черного, думаю, остерегаться надо, а то он все на Гороховую шляется… (Подмигнув, уходит.)

Крупская стоит одна. Сзади подходит У л ь я н о в и закрывает ей глаза руками.

К р у п с к а я. …Володя!

У л ь я н о в. Угадали!

Смеются.

К р у п с к а я. У вас горячие пальцы… А мы с Невзоровой побывали на ткацкой фабрике. (Подает тетрадь.)

У л ь я н о в. Ой ли! (Читает.) «Плохи наши дела. Ткачи в последнее время зарабатывали, почитай что на круг, по три рубля пятьдесят копеек в полумесяц. Семьей из семи человек разве проживешь? Одежонку последнюю поспустили, гроши последние прожили, а прижимка растет своим чередом…» Очень любопытно! Целая тетрадка записей! Надя, да вы же молодчина! Теперь у нас будет отличная листовка! (Кружит ее. Вдруг его начинает бить кашель.)

К р у п с к а я. Что с вами? Вы простудились?

У л ь я н о в. Голова закружилась.

К р у п с к а я. Боже, да вы весь в огне.

У л ь я н о в. Кажется, заболеваю…

К р у п с к а я. Так зачем же вы приходили! Надо лечь в постель и немедленно вызвать врача.

У л ь я н о в. Пустяки… Неужели я не смогу уехать за границу? Так надо встретиться с Плехановым. Необходимо… (Пошатнулся.)

Крупская держит его, прислоняет к стене.

К р у п с к а я. Давайте я укутаю вам горло. (Снимает свой шарф.)

У л ь я н о в (с силой) . Надя, я… я люблю вас… да, да, это не фраза, не бред. Я по-настоящему люблю. (Целует ее.)

Крупская отпрянула.

Теперь в луче света мы видим ее одну. Сзади к ней подходит одноногий с о л д а т.

С о л д а т. Вы, что ли, Крупская будете?

К р у п с к а я. Я обернулась и переспросила: что, что вы сказали?

С о л д а т. Ну учительша из вечерней школы — вы?

К р у п с к а я. Да, я…

С о л д а т. От Михаила я… Волю его исполнить…

К р у п с к а я. От какого Михаила?

С о л д а т. В прошлом году учился у вас.

К р у п с к а я. Грузчик?

С о л д а т. Так точно… грузчики они были. Надорвался на работе. Помер. У меня на глазах. Да-а… Все вас вспоминал. Велел поклониться и жить долго приказал. (Кланяется и уходит.)

К р у п с к а я. Он поклонился и, тяжело повернувшись, ушел, скрипя своей деревянной ногой. А я подошла к Володе, взяла его под руку и, поддерживая, повела домой… болеть.

Снова камера.

У л ь я н о в (встает, смотрит на часы) . Прошел час. Всего лишь один час. Как медленно тянется эта первая ночь… (Стучит в стенку. Слушает.)

В ответ — сигналы.

…Так, так, еще… пожалуйста, еще. (Читает.) Старков…

Г о л о с. Стучать запрещено. (Тихий смешок.) …Господин Ульянов, следствию известно, что во время забастовки на фабрике Торнтона, а именно седьмого и двенадцатого ноября сего года, вы вместе с привлеченным по данному делу Василием Старковым посещали рабочего Меркулова и вручили ему деньги для передачи семьям арестованных рабочих. Кроме того, не далее как позавчера вы проводили тайное заседание своей преступной антиправительственной группы, на котором присутствовали: выше означенный Старков, а также Ванеев, Кржижановский, Мартов, Запорожец и Надежда Крупская, известная нам по кличке Минога.

Ульянов, резко повернувшись, идет в угол и стоит там, обхватив голову руками.

У л ь я н о в. Нет, нет, надо спать. Скорее спать. Нельзя даром тратить силы. (Ложится.) Надя, ты рассказывай, а я буду слушать и тихонько дремать.

Высвечивается лицо К р у п с к о й.

К р у п с к а я. …Болел ты не долго, но сильно. И мы по очереди забегали к тебе и делали все нужное: меняли компрессы, поили чаем, бегали за лекарствами. Потом потянулась канитель с получением заграничного паспорта. И наконец, двадцать пятого апреля ты уехал… Больше четырех месяцев длилась разлука. Сто тридцать два дня… И ни одного письма, ни одной весточки, ни одной строчки. Почему? Писать было нельзя. Письма из-за границы могли натолкнуть охранку на мой адрес. Но матери ты писал. Помнишь?

Мягко, ритмично стучат колеса, мелькают виды, как из окна вагона, и звучит голос — спокойный, уверенный и немного насмешливый.

У л ь я н о в.

Зальцбург, 14 мая… Пользуюсь, дорогая мамочка, остановкой на 2 часа, чтобы исполнить обещание написать с дороги.

По «загранице» путешествую уже вторые сутки и упражняюсь в языке: я оказался совсем швах, понимаю немцев с величайшим трудом, лучше сказать, не понимаю вовсе. Пристаешь к кондуктору с каким-нибудь вопросом, — он отвечает; я не понимаю. Он повторяет громче. Я все-таки не понимаю, и тот сердится и уходит. Несмотря на такое позорное фиаско, духом не падаю и довольно усердно коверкаю немецкий язык.

Швейцария, 20 мая.

Теперь уже устроился на месте, — думаю, впрочем, что не надолго и что скоро опять поеду куда-нибудь.

Природа здесь роскошная. Я любуюсь ею все время. Тотчас же за той немецкой станцией, с которой я писал тебе, начались Альпы, пошли озера, так что нельзя было оторваться от окна вагона.

…Оказывается, — очень дорога здесь прислуга: 25—30 frs в месяц на всем готовом, а кормить-де тоже надо здесь очень хорошо.