Леонид Малюгин - Старые друзья

Мария Павловна, смутившись, уходит. Чехов продолжает, оглянувшись, как бы желая убедиться, что Мария Павловна его не слышит.

О книге моей говорили газеты и журналы. Самую ядовитую ругань написал Скабичевский. (Берет журнал.) «Книга Чехова, как ни весело ее читать, представляет собой печальное и трагическое зрелище самоубийства молодого таланта, который изводит себя медленной смертью газетного царства. Его ожидает общая участь газетчиков — он обращается в выжатый лимон, ему придется в полном забвении умирать где-нибудь под забором».

Пауза.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Я считал бы себя счастливейшим в мире, если бы мог работать в газете. Рассказов и всякого хламу литературного у меня столько, что хоть на улицу выбрасывай. Нельзя ли мне приткнуться к «Московскому листку»?

Ч е х о в. Лучше на визит без штанов пойти, чем работать в «Московском листке». Есть на белом свете скверная болезнь — нежелание людей одного лагеря понять друг друга. Подлая болезнь! Пойми — их много, а нас — мало. Наш лагерь слишком немногочислен. Нас мало, и мы должны держаться друг друга.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Я никуда не хожу, нигде не бываю, потому что незаконно женат. Обалдел и омедведился. Для литературы я погиб. Порядочного не произведу ничего, измельчал.

Ч е х о в. Маленькая польза! Что за безобразие! Сидишь сложа руки и нюнишь. Все твои рассказы, которые ты прислал мне для передачи в «Осколки», сильно пахнут ленью. Не будь этого, из тебя вышел бы художник полезнейший. Из твоего материала можно ковать железные вещи. Каким нужным человеком можешь ты стать! Заключаю сию мораль выдержкой из письма, которое получил от Григоровича. (Читает письмо.) «Нужно уважение к таланту, который дается так редко… Берегите Ваши впечатления для труда, обдуманного, написанного не в один присест». Работай, голубчик! Бди, копти и не траться на суету! Уважай ты себя, Христа ради, не давай воли рукам, когда мозг ленив!

Александр Павлович уходит.

«Нужно уважение к таланту, который дается так редко… Уважающий Вас Григорович». Уважающий вас! «Ваше письмо, мой добрый благовеститель, поразило меня, как молния. Я едва не заплакал. У меня в Москве много знакомых, между ними десятка два пишущих, и нет ни одного, кто видел бы во мне художника. Если им прочесть кусочек из Вашего письма, мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость. Доселе я относился к своей литературной работе крайне легкомысленно и небрежно. Нежданно-негаданно явилось Ваше письмо, и я почувствовал потребность скорее выбраться оттуда, куда завяз. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть успокоит бог Вашу старость».

Появляется А л е к с а н д р П а в л о в и ч.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Тридцать три моментально! Твое письмо открыло мне дверь в редакцию «Нового времени». Суворин принял меня ласково и зачислил на службу в редакцию. Я устроился у краюхи.

Ч е х о в. Живется скучно, а писать начинаю скверно. Хорошо нашему другу Левитану. Он перевертывает свои картины вверх ногами, чтобы отучить от них свое критическое око. Я не могу работать не от усталости и даже не от бедности. Правда, у меня позеленела шляпа и отвалились подметки. А оттого, что слышишь и читаешь непрерывно ложь, и ложь мелкую. Ложь оскорбляет и доводит до нравственной рвоты от пресыщения пошлостью. В Москве нет ни одного человека, который говорил бы правду. Говорить не с кем, писать некому. Неужто наша молодость пропала ни за грош?! Неужто судьба не станет милосерднее? Если я, подобно другим, не вынесу и пропаду, прошу тебя описать мою особу.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Брате и друже! Быть твоим биографом завидно, но я предпочитаю отклонить от себя эту честь на полстолетия и терпеливо ждать твоей смерти. Ты — бесспорно умный и честный человек, неужели же не прозрел, что в наш век лжет всё. Лжет отец, когда молится, ему не до молитвы, «слова на небе, а мысли на земле». Лжем мы все в крупном и малом и не замечаем. Ты никогда не лгал, и тебе ложь воняет сортиром; ты не заслужил, чтобы и тебе лгали. Плюнь, брате, на все: не стоит волноваться. А что ты работать не в состоянии — этому я верю. Тебе жить надо, а не работать. Ты заработался.

Ч е х о в. Я написал пьесу, называется она «Иванов». Сюжет сложен и не глуп. Я лелеял дерзкую мечту суммировать все то, что писалось доселе о ноющих и тоскующих людях, и своей пьесой положить конец этим писаниям. К премьере я готовлюсь, как к венцу.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Может, мне удастся смахать в Москву к постановке твоей пьесы и по-братски… освистать.

Ч е х о в. Пьеса проехала! Шумели, галдели, шикали, хлопали. В буфете едва не подрались, а на галерке студенты хотели вышвырнуть кого-то, и полиция вывела двоих. Возбуждение было общее. Маша едва не упала в обморок. Она решила праздновать этот день ежегодно в семье попойкой. Но наутро в «Московском листке» появилась рецензия. Мою пьесу назвали цинической и безнравственной дребеденью.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. У нас в Питере случился ряд приятных для меня событий: было наводнение, несколько больших пожаров. В силу этих счастливых обстоятельств мой карман почувствовал некоторое благополучие. Жена толстеет. Я седею.

Ч е х о в. Написал большую повесть — называется она «Степь». Едва ли уж я вернусь в газеты. Прощай, прошлое! Сестра в угаре: поклонники, симфонические собрания. У нас полон дом Машиных подруг.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Твоей «Степи» я еще не читал, но все от нее без ума. Гаршин прибежал к приятелю с криком: в России появился новый первоклассный писатель. Он ходил по домам и всюду читал твою «Степь».

Ч е х о в. Два раза я был у Гаршина и оба раза не застал. Говорят, за неделю до смерти он знал, что бросится в пролет лестницы. А лестница ужасная. Я ее видел: темная, грязная. Невыносимая жизнь!

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Узнал, что ты думаешь двинуться на Сахалин. Скатертью дорога! Суворин считает, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен.

Ч е х о в. Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей… Мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, размножали преступников, а нам до этого дела нет, это неинтересно. Наши русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека, а нам это не нужно. В места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как в Мекку. У меня такое чувство, будто я собираюсь на войну. В случае утонутия или чего-нибудь вроде, все, что я имею и могу иметь в будущем, принадлежит сестре, она заплатит мои долги. Я купил себе непромокаемое пальто из кожи, высокие сапоги и большой ножик для резания колбасы и охоты на тигров. Я еще не уехал, а сестра уже начала скучать. Она и ее подруга — Лика Мизинова — будут провожать меня до Троице-Сергиевской лавры.