Леонид Малюгин - Старые друзья

Александр Павлович уходит.

(Читает.) «Я не знаю зрелища более печального, чем этот, даром пропадающий, талант. Г. Чехов с холодной кровью пописывает, а читатель с холодной кровью почитывает. Г. Чехов и сам не живет в своих произведениях, а так себе, гуляет мимо жизни и, гуляючи, ухватит то одно, то другое. Вон быков везут, вон почта едет, колокольчики с бубенчиками пересмеиваются, вон человека задушили, вон шампанское пьют. Г. Чехову все едино, что человек, что его тень, что колокольчик, что самоубийца…» (Захлопывает журнал, берет другой.) «Еще вчера даже жрецы беспринципиального писания, как гг. Ясинский и Чехов…» (Захлопывает журнал.) Вукол Михайлович! На критику обычно не отвечают, но в данном случае речь идет не о критике, а о клевете. Я, пожалуй, не ответил бы и на клевету, но я надолго уезжаю из России, быть может, никогда уж не вернусь, и у меня нет сил удержаться от ответа. Беспринципным писателем, или, что одно и то же, прохвостом, я никогда не был. Правда, вся моя литературная деятельность состояла из целого ряда ошибок, иногда даже грубых, но это находит себе объяснение только в размерах моего дарования. Я не шантажировал, не писал ни пасквилей, ни доносов, не льстил, не лгал, не оскорблял. Если же моя деятельность прошла бесследно для земства, свободы печати, вообще свободы, то в этом отношении ваш журнал «Русская мысль» должен считать меня своим товарищем, а не обвинять. В этом направлении журнал сделал не больше меня — и в этом виноваты не мы с вами. Обвинение ваше — клевета. Просить взять его назад я не могу, оно уже вошло в силу, и его не вырубишь топором. Объяснить его легкомыслием или небрежностью я тоже не могу, так как у вас в редакции сидят безусловно порядочные и воспитанные люди. Ну а что после вашего обвинения между нами невозможны не только деловые отношения, но даже обыкновенное шапочное знакомство, это само собой понятно.

Появляются М а р и я П а в л о в н а и М и з и н о в а. Мария Павловна дает Чехову записную книжку. Мизинова вешает ему на плечо бутылку в кожаном футляре и дает фотографию. Чехов дает ей свою фотографию и уходит.

М и з и н о в а (смотрит на фотографию) . «Добрейшему созданию, от которого я бегу на Сахалин и которое оцарапало мне нос. Прошу ухаживателей и поклонников носить на носу наперсток. А. Чехов. P. S. Эта надпись, равно как и обмен карточками, ни к чему меня не обязывает».

Мария Павловна и Мизинова уходят. Появляется Ч е х о в в кожаном пальто.

Ч е х о в. Великолепная моя мамаша, превосходная Маша и все присные мои! Мелькают верстовые столбы, лужи, березнячки. Вот перегнали переселенцев, потом этап. Встречаем и бродяг. Тряско, выворачивает душу. Вчера на рассвете на мой тарантасик налетели две тройки, мчавшиеся с горы во весь дух. Слава богу, я сумел отскочить в сторону. А то вернулся бы домой инвалидом или всадником без головы. Через Томь мы переправлялись на лодке. Доплыли до середины реки, начался сильный ветер, поднялись волны. Гребец посоветовал переждать непогоду, ему ответили, что если ветер усилится, то прождешь до ночи и все равно утонешь. Большинством голосов решили плыть дальше. Нехорошее, насмешливое мое счастье! Плыли молча, сосредоточенно. Я думал: когда лодка опрокинется, сброшу полушубок, потом кожаное пальто, потом валенки. Но вот берег все ближе, ближе… На душе все легче, легче, сердце сжимается от радости. Люди здесь хорошие. Боже мой! Как богата Россия хорошими людьми! Если бы не чиновники, развращающие крестьян и ссыльных, то Сибирь была бы богатейшей и счастливой землей. Маша! Скажи Лике, что бутылка коньяку не разбилась. Если Лика летом будет гостить у вас, я буду очень рад. Она очень хорошая. (Пауза.) Россия — громадная равнина, по которой носится лихой человек. (Пауза.) Друзья мои тунгусы! У вас Троица, а у нас еще лежит снег. От ветра и дождей у меня лицо покрылось рыбьей чешуей. Похож на жулика! Но и горы, и Енисей сторицей вознаградили меня за все пережитые кувырколлегии и заставили обругать Левитана болваном за то, что он не поехал со мной. Я стоял и думал: какая полная, умная и светлая жизнь осветит со временем эти берега! Я, должно быть, влюблен в Лику, вчера она мне снилась. Где проживает теперь эта златокудрая обольстительная дева? (Пауза.) Кто глупее и грязнее нас — те народ… Администрация делит на податных и привилегированных. Но ни одно деление негодно, ибо все мы народ, и все то лучшее, что мы делаем — есть дело народное. (Пауза.) Милые домочадцы! Конно-лошадиное странствие мое продолжалось два месяца. Мне не верится, что я не в тарантасе и, ложась спать, могу протянуть ноги вовсю. Плыву по Амуру. Московский жулик преобразовался в барина. Если бы я был миллионером, то непременно имел бы на Амуре свой пароход. Берега дики, оригинальны и роскошны, хочется навеки остаться тут жить. А какой либерализм! Ах, какой либерализм! На пароходе воздух накаляется докрасна от разговоров. Здесь не боятся говорить громко. Арестовывать некому и ссылать некуда. Доносы не приняты. Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в России. По пути я практикую.

Появляется М а р и я П а в л о в н а.

Положительно ничего не знаю о вас. Сложились бы по гривеннику и прислали подробную телеграмму. Передайте Лике, что ее бутылку я разопью, как условились, на берегу Тихого океана.

М а р и я П а в л о в н а. Отец просит тебя привезти свидетельство, что ты отговелся. Оп следит за твоим путешествием по карте и просит на обратном пути поклониться святой Палестине. Но учти, что в Суэце — холера. Может, тебе возвращаться через Японию и Америку? Хотя в Японии тоже холера.

Ч е х о в. Я видел все. Я вставал каждый день в пять часов, сделал перепись всего сахалинского населения, объездил все поселения, говорил с каждым. Мною записано около десяти тысяч каторжных и поселенцев. Видел наказание плетьми, после чего ночи три или четыре мне снился палач и отвратительная кобыла. Беседовал с прикованными к тачкам. Уже три месяца я не вижу никого, кроме каторжных или тех, кто умеет говорить только о каторге, плетях и каторжных.

Мария Павловна уходит.

Россия — страна казенная. (Снимает кожаное пальто, садится за стол.) Вот я и дома. Пока я жил на Сахалине, моя утроба испытывала некоторую горечь, как от прогорклого масла. Теперь же Сахалин представляется мне целым адом. Могу сказать — пожил! Будет с меня! Я был и в аду, и в раю — то есть на острове Цейлон. Если в царстве небесном солнце заходит так же хорошо, как в Бенгальском заливе, то царство небесное очень хорошая штука. Хорош божий свет! Одно только нехорошо: мы. Как мало в нас справедливости, как дурно мы понимаем патриотизм! Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний — нахальство и самомнение, вместо труда — лень и свинство, справедливости нет. Понятие о чести не идет дальше чести мундира… Если бы к трудолюбию прибавить образование, а к образованию — трудолюбие. Какой кислятиной я был бы теперь, если бы сидел дома. Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошел, черт меня знает! (Пауза.) Желание служить общему благу непременно должно быть потребностью души, условием личного счастья.