Аширмурад Мамилиев - Пьесы

Х е к и м о в. Ну, вот видишь, ты в курсе. Жизнь есть жизнь. А люди есть люди, Мерджен. На всех уровнях. Но она и до Карлиева кое-что знала. Айгюль — новое поколение. Они не делают проблем из поездки за город в «Жигулях» с замужним мужчиной. У них все проще.

М е р д ж е н. Да, проще… до тех пор, пока не станет такой же калекой, такой же психопаткой, как я. У женщин не может быть проще, Нурлы, только сложнее.

Х е к и м о в. Ты где-то права по-своему, Мерджен: настоящих мужчин сейчас все меньше и меньше. Да, привыкли к рогам! Привыкли слюнявить уже обслюнявленное. Никакого самолюбия! Увидишь, через годик-другой Айгюль выйдет замуж. Мало ли дураков?

М е р д ж е н. Если муж дурак и рогоносец, а жена дрянь, какие у них будут дети?

Х е к и м о в. Это будет следующее поколение.

М е р д ж е н. Где будет еще проще?

Х е к и м о в. Вот именно. И что нам за дело до них, Мерджен, а?

М е р д ж е н. Ну, ты и тип, Нурлы!

Х е к и м о в. Что ты имеешь в виду?

М е р д ж е н. Так ведь речь идет и о твоих детях! У тебя их четверо!

Х е к и м о в (внезапно раздражается) . У меня — да! У меня! А вот у тебя их нет! Ни одного! (Тотчас берет себя в руки.) Извини, Мерджен, я не хотел… Кстати, как там у тебя с Оразом Байлыевым? Говорят…

М е р д ж е н. Тебя это не касается.

Х е к и м о в. Ну, хорошо. Не касается — и не надо. Я вижу, ты раздражена. Успокойся, пожалуйста. Мерджен, я не собираюсь обсуждать с тобой наши былые отношения и твою личную жизнь сегодня. Я хотел поговорить с тобой о деле. Личное и работа — это разные вещи.

М е р д ж е н. Как сказать.

Х е к и м о в. Короче. Что за шлея попала тебе под хвост? Конец года. У нас горит план. Твой штамп ОТК должен спасти честь фабрики; нашу честь! Мерджен! Милая!

М е р д ж е н. И ваши премиальные?

Х е к и м о в. Да, в конце концов. И наши премиальные. Наши! В том числе и твои.

М е р д ж е н. Я не пропущу брак, Нурлы!

Х е к и м о в. Что случилось, Мерджен? Подумаешь — брак! Да и какой это брак? Типичные огрехи нашей технологии, на которые ты не раз закрывала глаза. В глуши, в Сибири, на периферии люди не такие привередливые. Там, как говорится, чем хуже… обувь — тем лучше! Не так жалко носить по грязи.

М е р д ж е н. Какой цинизм!

Х е к и м о в. Ну, я шучу, конечно. Мерджен, надо сделать! Надо! Горим!

М е р д ж е н. Не пропущу, Нурлы!

Х е к и м о в. Надо, золотко, надо! Надо, кисонька, надо! Ну, пожалуйста!

М е р д ж е н. Нет.

Х е к и м о в. Но ведь раньше пропускала?

М е р д ж е н. Раньше пропускала, а вот теперь — нет, не пропущу.

Х е к и м о в. А что случилось? Что изменилось?

М е р д ж е н. Значит, что-то случилось, Нурлы.

Х е к и м о в. Что именно?

М е р д ж е н. Ты ведь знаешь: количество переходит в качество. Мудрый, железный закон!

Х е к и м о в. Ну?

М е р д ж е н. Вот и перешло.

Х е к и м о в. Что? Где? Когда?

М е р д ж е н. Вот здесь. (Касается пальцами лба.) Количество ошибок и раздумий над ними, количество сделок с совестью, количество бессонных ночей, неудовлетворенности собой, тем, как живу, все это перешло в новое качество, — в твердое, непоборимое решение жить иначе. А когда? Представь, это случилось здесь, в этом кабинете, когда я на три недели почувствовала себя хозяйкой этой фабрики.

Х е к и м о в. Я тебя сделал этой хозяйкой, Мерджен. Мог бы и Гошлыева.

М е р д ж е н. Сейчас это не имеет значения, Нурлы. Главное, я почувствовала, что все это мое! (Делает жест руками.) Вернее — наше! А почувствовав, я поняла, что сделок с совестью больше не будет. И еще я подумала, знаешь что, Нурлы?.. Однажды вечером я засиделась здесь, размечталась. И я подумала: в нас, женщинах, больше хозяйственного инстинкта, больше порядочности, честности, больше здравого смысла, доброты, меньше кичливости, честолюбия, чем в вас, мужчинах! Отдали бы вы нам бразды правления во всех звеньях нашей жизни!

Х е к и м о в (смеется) . Ох, шутница!

М е р д ж е н. Нисколько. Вот смотри: обувные фабрики! На них шьют и детскую обувь. Да разве мы, женщины, допустили бы, чтобы наши дети носили ту дрянь, которую выпускает твоя фабрика?!

Х е к и м о в. Это я уже слышал сегодня — от твоей Айны.

М е р д ж е н. Или, допустим, колбаса в магазине. Иной раз в рот не возьмешь: соленая, невкусная, из мороженого мяса не первой свежести. А ведь некогда это мясо было парным, аппетитным. Кто загубил его?

Х е к и м о в. Но я-то здесь при чем, Мерджен?

М е р д ж е н. Нет, не по-хозяйски вы, мужики, ведете все наше общее хозяйство, наш богатый дом. И уже давно. Как крыловские музыканты — суетитесь, снуете по сцене, пересаживаетесь без толку. А воз и поныне там! Отдайте нам бразды правления! Сделайте нас повсеместно хозяйками предприятий!

Х е к и м о в (смеется, качает головой) . Это уже было, Мерджен. Пробовали. Не прижилось. Я имею в виду матриархат.

М е р д ж е н (тоже улыбается) . Ну, пожалуйста! Ну, хотя бы на год! В порядке эксперимента!

Х е к и м о в. Глупости, Мерджен, глупости! Фантазерка! Говорю, брось шутить!

М е р д ж е н. Ну, проявите творчество! Не к этому ли всех нас призывают самые мудрые книги, наша великая наука?! К творчеству! А вы? Захапали посты! Дачи! Машины! А организовать толково хозяйство не можете.

Х е к и м о в (резко обрывает) . Перестань болтать чепуху!

М е р д ж е н. Не можете. (Едко.) И знаешь, почему?

Х е к и м о в. Ну, почему?

М е р д ж е н. Я же сказала, вы — повсеместно рогоносцы, значит, в той или иной степени импотенты. А импотент — и в работе импотент, это давно известно.

Х е к и м о в. Твои обобщения грешат нелогичностью, которую тебе можно простить… как женщине. Но вульгарность и грубость женщине не к лицу!

М е р д ж е н. Ты меня сделал такой, Нурлы. Твоя работа. С кем поведешься… (После паузы.) Ну, отдайте нам бразды правления, пожалуйста! Вам же самим будет лучше. Через год-другой будете есть парные отбивные, бифштексы, вырезки, антрекоты, избавим вас от отупляющего стояния в очередях за жратвой, стояния, лишающего человека достоинства, отнимающего у народа миллиарды часов бесценной человеческой жизни. Ох, какого дорогого для страны стояния! Миллиардотонного, золотого! Отдайте! Оденем вас в красивые отечественные дубленки! В самые красивые в мире хлопковые сорочки! В обалденный вельвет и джинсы! Не вы к ним, в командировки, на работу в их фирмы, в наши зарубежные посольства — за тряпьем, будете рваться, они — к вам, к нам, за советским, ибо советское обязано быть синонимом лучшего! Обязано! Газеты ведь читаешь. И тот, кто этого не понимает, тот… тот… (От волнения не может найти подходящего слова.)

Х е к и м о в. Ну что, что?.. Кто он?.. Негодяй? Сукин сын? Проходимец?

М е р д ж е н. Хуже!

Х е к и м о в (смеется) . Ну вот и договорились. Все сразу стало понятно. Но знаешь, Мерджен, если говорить серьезно, мы уже пережили эпоху красивых фраз. Мы давно спустились с небес на землю. И тебе тоже нечего там делать — в облаках. Не залетай, не пари! Ты будешь там в одиночестве. Бифштексы, ромштексы! Джинсы! Вельветы! Какая чепуха!