Михаил Мусиенко - Бессмертен лишь человек

Берег Днепра выше Могилева. В воронке сидит М е р з л я к о в. Недалеко от него, в лощинке, И с к р о в. Дальше залегли б о й ц ы.

Г о л о с. Молодец, полковник Мерзляков. Нашел воронку, хоть кровать ставь.

И с к р о в. Заметьте, Миша: лучше сидеть в хорошо замаскированной воронке, чем в самом крепком, но незамаскированном убежище… Плоты готовы?

Г о л о с. Готовы, товарищ генерал.

И с к р о в. Переправить раненых. Спокойно, без суеты.

Бойцы, тихо переговариваясь, уходят к реке. Доносится глухой стон.

И с к р о в. Кто-то стонет. Ну-ка, пойди погляди. Погоди, я сам. (Скрывается за кустами. Через некоторое время возвращается. Тащит раненого саперного лейтенанта.)

Мерзляков бросается на помощь. Кладут раненого на землю.

Л е й т е н а н т. Товарищ генерал, возьмите знамя, а меня… Оставьте…

Искров и Мерзляков перевязывают лейтенанта.

(Слабым голосом.) Оставьте меня. Мне — умирать, а вам зачем пропадать?

И с к р о в. А мы и не собираемся пропадать. Вы — солдат. Мы — тоже. Солдаты в бою друг друга не оставляют. (Снимает с себя ремень, прилаживает его к лейтенанту под мышки.) Понесем в четыре руки. Бери, Миша, знамя. На том берегу схороним.

Несут лейтенанта. Между деревьев появляется гитлеровский с о л д а т с автоматом в руках.

К бою!

Мерзляков и Искров ложатся. Перестрелка. Мерзляков вскакивает, но тут же падает.

(Подбегает к Мерзлякову.) Миша!.. (Опускается перед ним на колени.) Миша… (Обнажает седую голову.) Прощай, Миша… (Целует его в лоб.)

Из-за деревьев выскакивают г и т л е р о в ц ы, бегут к Искрову.

О ф и ц е р (на ломаном языке) . Руки вверх, господин генерал.

И с к р о в (не торопясь, встает) . А что это изменит, если я подниму руки? Да вы трусы, господа фашисты! Ну, чего вы наставили автоматы? Я один, а вас — вон сколько! (Хватается за автомат.)

Несколько пар рук вырывают у Искрова автомат.

Это — насилие. Я привык видеть солдат в честном, открытом бою.

Офицер ударом кулака сбивает Искрова с ног.

(С трудом поднимается.) Не смей меня бить, дурак! Я сорок пять лет в армии, мне шестьдесят три года, а ты… Мерзавец!

Хаммельсбургский лагерь для военнопленных. Бараки. О х р а н н и к и ведут И с к р о в а. Он в полосатой куртке. Из барака выходит л а г е р н ы й с т а р ш и н а.

Л а г е р н ы й с т а р ш и н а. Здравствуйте, господин генерал. Принимаем вас, как почетного гостя!

И с к р о в. Вы — русский?

Л а г е р н ы й с т а р ш и н а (улыбнувшись, отвел глаза) . Более или менее. Но закон есть закон. А потому пожалуйте за мной. (Делает знак конвою, чтобы тот отстал. Сопровождает Искрова на плац.)

Остановились. К Искрову подходит офицер СС. В окнах барака — любопытные лица.

О ф и ц е р. Развяжите ваш мешок. Развязывайте…

И с к р о в. Это нужно не мне, а вам. Развязывайте сами.

Офицер подзывает ефрейтора. Тот бросается к мешку, развязывает его и высыпает на землю содержимое. Достает кисть, наносит на левый борт куртки лагерный номер. Под номером вешает красный треугольник.

О ф и ц е р. В карантин!

Карантин — маленькая комнатка. Столик. Койка. И с к р о в сидит на койке. Входит к а р а н т и н н ы й у б о р щ и к. Это полуголый человек с шарфом на шее и в резиновых калошах. Ставит перед Искровым поднос с едой.

И с к р о в. Что это?

У б о р щ и к. Завтрак генералу. Черный кофе, куриное яйцо, сливочное масло, серый хлеб.

И с к р о в (сглатывает слюну, на мгновенье закрывает глаза, борясь с соблазном) . Куриное яйцо? Два ломтя хлеба!.. В лагерях дают буханку на шестерых. Хлеб — на треть из опилок. Откуда же такая благодать?

У б о р щ и к. Генералу.

И с к р о в. Завтракать я не буду.

У б о р щ и к (удивленно) . О! Я понимаю: вы хотите кушать, как все. А я бы… я бы все это съел, съел, съел! (Он по-волчьи скалит зубы, хихикает.)

И с к р о в. Унесите.

У б о р щ и к (схватил поднос, сделал несколько шагов и с полдороги вернулся) . Я — уголовник, убийца. Но я способен понимать все. Слушайте: наступление на Ленинград сорвалось под самым городом. Невероятно, но факт. Извините! (Шлепая калошами, уходит.)

Хаммельсбургский лагерь для советских военнопленных. Темная комната со столиком и койкой. Изможденный голодовкой И с к р о в лежит на койке. Входит тучный генерал ф о н Д р е й л и н г. Искров поднимается. Фашистские с о л д а т ы вносят и ставят на стол несколько изысканных блюд. Солдаты выходят.

Д р е й л и н г (с искусственным оживлением) . Дмитрий Иванович! Дмитрий Иванович! Боже мой, что происходит! Вот уж не думал с вами встретиться при таких нелепых обстоятельствах. Боже мой! Я часто вспоминаю, как опьяненная революцией чернь выдворила Луизу с грудным младенцем на руках из моего потомственного особняка… Боже мой! Спаситель моей жены и дочери в таком каземате… Да я ведь ваш должник. Предпочитаю жить в мире со своими кредиторами. Помните, я у вас занял в Петербурге? (Достает бумажник.)

И с к р о в. Не помню.

Д р е й л и н г. Как же, Дмитрий Иванович! В моем до-тле на Мойке! Вы ссудили Луизу Карловну тремя сотнями рублей. Возвращаю вам с процентами. (Отсчитывает деньги.)

И с к р о в. Дрейлинг, уберите свои рейхсмарки. Я смотреть на них не желаю.

Д р е й л и н г (прячет деньги) . Вы нисколько не изменились, Дмитрий Иванович. Нравственное начало продолжает подавлять в вас здравый смысл. Интеллигентская болезнь, которая так страшно мешает жить и работать. Это — чисто русская черта, которая, вероятно, свойственна и мне… Не правда ли? Но с этим надо бороться, бороться.

И с к р о в. Зачем бороться? Высокая мораль помогает в работе. Все дело в том, о какой работе речь…

Д р е й л и н г. Да-да, здесь мы с вами не разойдемся. Да, конечно, основой жизни должно быть уважение к личности, к труду и уму людей. И вы, и я — старые русские офицеры, порядочные люди — хорошо знаем это. Но как быть, когда личное приходит в конфликт с… не личным? Вот тут…

И с к р о в. Вы — комендант, а я — пленник. Пусть это вас не беспокоит…

Д р е й л и н г. О, нет… Такому пленнику, как вы, необходим именно такой комендант, как я. Надеюсь, что между нами не будет недоразумений. Я говорю о более важных вещах — о войне, о том, что история народов превращается в борьбу рас…

И с к р о в (резко) . Чепуха.

Д р е й л и н г. Я не политик, я — просто военный человек. Потому и говорю только о таких фактах войны, как, например, недавнее форсирование Днепра германскими силами. Поразительные темпы наступления!

И с к р о в. А почему вы не наступаете вместе с германскими полчищами на Россию, а торчите комендантом в этой мышеловке?

Д р е й л и н г. Я не стремлюсь к лаврам победителя в этой войне. Я не перестаю чувствовать себя русским. (Помолчав.) И еще одно: германские лагеря для военнопленных — ужасны! Если люди умирают здесь недостаточно быстро, их убивают. Самый крепкий человек выдерживает максимум полгода. Коммунисты — первые кандидаты. Такой человек, как я, — спасение для лагеря. Благодарную память множества моих несчастных русских соотечественников я очень хотел бы заслужить. Вот мой скромный ответ на ваш недостаточно скромный вопрос, Дмитрий Иванович. Социалисты гораздо чаще становятся обывателями, чем обыватели — социалистами. Слава богу, что я — ни то и ни другое. Неужели вас не страшит, что вы — коммунист?