Сергей Николаев - Комиссары

Г о л о с а.

— Правильно!

— Долой самодержавие!

— Долой царя!

— Вот она где — правда!

Т о р а е в. Я как социалист-революционер считаю, что надо просить царя скорее заключить мир!

А к т а н а й. Не стыдно вам, господин Тораев, советовать обращаться к царю с просьбой.

Н и к о л а й. Они эсеры, как и меньшевики, — Иваны непомнящие. Уж успели позабыть 9 января…

А к т а н а й. Не просить царя надо, а выступить против него, против царского строя! С оружием в руках!

Т о р а е в. Вам известно, что мы никогда не отказывались от оружия…

Н и к о л а й. Да… Вы — мастера по части устранения отдельных лиц…

А к т а н а й. Убить урядника, или полицмейстера, или даже самого царя — вовсе не значит вести вооруженную борьбу против существующего строя! У этого строя, как у семиглавого змея, вместо отрубленной головы вырастает новая… Надо уничтожить самого змея.

Т о р а е в. Мы говорим на разных языках!

Н и к о л а й. Совершенно верно, но сейчас не время для теоретических споров. Оставим это до другого раза.

А л е к с е й (Актанаю) . Ты привез листовки? Дай мне часть…

Актанай и Алексей отходят в сторону. Актанай достает пачку листовок и передает Алексею. Актанай смешивается с толпой.

(Собирает вокруг себя несколько человек — Ахмета, Эпаная, Микая и других и читает.) Слушайте, слушайте, что здесь говорится! «Правда не нравится царскому правительству, оно запрещает говорить правду, оно гонит и убивает ее; оно боится, что, когда все услышат и поймут ее, тогда у самых слепых и невежественных людей откроются глаза и увидят, кто их главный враг и кто истинный друг. Социал-демократы — большевики стоят за рабочих и за всех угнетенных, они хотят открыть народу глаза и показать, что царское правительство держит в тисках всю страну, расстреливает бастующих рабочих, разоряет крестьянство податями и налогами, а теперь посылает сотни тысяч молодых жизней на кровавую бессмысленную бойню на Дальнем Востоке…» Слыхали? Вот!

А х м е т (качает головой) . Ай, хорошо! Ай, правильно! Ипташ Алексей, дай-ка мне парочку этих листков… Я нашим татарам прочитаю, а тем, кто по-русски не понимает, расскажу…

А л е к с е й. Дам.

Э п а н а й. И мне дай…

Прибегает встревоженная С а с к а в и й. Бросается в толпу, рвется к Актанаю.

С а с к а в и й (старается перекричать шум) . Уходите, уходите отсюда! Урядник идет! Слышите? Урядник, урядник…

Г о л о с а.

— Что такое?

— Где?

— Вот еще черти принесли!..

С а с к а в и й (подбегает к Актанаю, хватает его за руки) . Ради бога, Актанай. Урядник идет! Прячься!

Ш а р п а т. Саскавий, расскажи толком…

С а с к а в и й. Я с Семеном сидела у ворот их дома. Вдруг прискакали урядник и стражник. Вошли в дом, а Семен — за ними. Я села под окно и подслушала. Урядник говорил об Актанае. Они хотят его увезти отсюда.

Н и к о л а й (обводит всех глазами) . Актанай, а может быть, кто-нибудь донес им о твоей поездке в Казань?

Т о р а е в (возмущен) . Что вы, что вы, Николай Тойметович! У нас в деревне доносчиков нет! Не представляю себе, чтобы у нас кто-нибудь выдал… Скорее всего, мобилизация…

Ш а р п а т. Актанай, может быть, спрячешься?

А л е к с е й. Мы это живо обстряпаем!

Э п а н а й. Так спрячем, что сам черт не сыщет!

С а с к а в и й. Спрячься, спрячься, Актанай! Прошу тебя…

А к т а н а й. Не надо, Саскавий! Спасибо, товарищи! Но прятаться я не буду.

Г о л о с а. Идут! Идут!

А к т а н а й. Затяните лучше песню, друзья! А вы, ребята, качайте меня.

Актанай садится на качели, его качают. Все поют.

Появляются староста Ч о р а й, урядник К а п р а л о в, с т р а ж н и к, С е м е н.

К а п р а л о в. Здорово, мужики!

Все молчат.

А л е к с е й (после паузы) . Здравия желаем, ваше благородье, господин Капралов! Не ошибся?

К а п р а л о в. Молодец! Кто такой?

Ч о р а й. Наш односельчанин, ваше благородье! Крестьянский сын — Зайцев Алексей.

К а п р а л о в. А-а, Зайцев Алексей… так, так… Слышал как будто… (Покручивает усы.) Шутник, говорят…

А л е к с е й. Так точно, господин урядник!

Э п а н а й. Отвечать не умеешь, Алексей! Надо вот как сказать: вольный казак, потомственный бурлак, шутник да весельчак, на все руки мастак! Звать Алексеем, дразнят Зайцем!

Все смеются.

К а п р а л о в (серьезно) . Ну, вот что, мужики… Я к вам не шутки шутить, а по делу приехал! Вы знаете, что война еще не кончена. Японские макаки хотят Российскую империю захватить! Надо защищать нашего батюшку царя! Священный престол…

Г о л о с а.

— Вот ты бы и шел, защищал!

— Почему не защищать, за чужой-то спиной?

— Чужими руками жар загребать!..

К а п р а л о в. Молчать! В тюрьму захотели? Против царского указа разговоры ведете?! (К стражнику.) Тимаков! Читай приказ воинского начальника!

С т р а ж н и к (достает из-за обшлага бумагу и читает торжественно) . «На основании указа его императорского величества, самодержца всея Руси, государя-императора Николая Второго призываются на военную службу из села Кокшанъял крестьяне Шарпатов Актанай и Данилов Федор».

Народ волнуется.

Получайте повестки!

Э п а н а й. Данилова Федора здесь нет.

К а п р а л о в. Ничего, разыщем! Так вот… Собирай вещи, Шарпатов, и изволь явиться в призывную комиссию. Завтра утром на волжской пристани сбор и отправка пароходом. (Ко всем.) А вы, господа, гуляйте, пожалуй, только чтобы никакого беспорядка не было!

Уходит вместе со стражником.

Минута тягостного молчания.

А к т а н а й. Ну вот… Погулял, и хватит!

А л е к с е й. Какого черта сейчас мобилизацию объявлять! Война, можно сказать, к концу идет…

Б у р о в. Мира-то ведь еще нет! Бои продолжаются… Но тут еще другая причина… Хотят убрать Актаная.

А х м е т. Правильно говоришь, Андрей Петрович: Актанай Шарпатов — человек опасный, они его боятся. Он мужиков баламутит… Вот они его и посылают на войну. Да только и там ведь есть кого баламутить…

Все смеются.

Э п а н а й. Это вроде того, как раздумывать, с какой стороны лучше свой дом поджигать — со двора или с улицы…

Ш а р п а т. Сын мой! Увидимся ли мы с тобой еще?

А к т а н а й. Трудно, батя, сказать… Надо надеяться.

Саскавий подходит к Актанаю, берет его за руки и, прижавшись к нему, плачет, затем уходит в ворота. Все подавлены горем. В толпе возникает песня. Она разрастается, ширится, крепнет, и вот уже все поют: