Сергей Найденов - Дети Ванюшина

Ванюшин. Не по голове же нужно было тебя гладить.

Алексей. Не гладить, а только не злить, не возмущать.

Ванюшин. Ты сам всех возмущал. Сам же сознаешься, что нехорошо вел себя.

Алексей. Вот в том-то и дело, что я хорошо не знаю, дурно ли я вел себя или нет.

Ванюшин. Да как же не дурно, Алексей? Пьянствовал, кутил с какими-то девчонками -- это в твои-то годы! Начальство ведь все знало.

Алексей. Начальство это знало, знали и вы, но что делалось во мне, вы этого не знали -- до этого ни вам, ни им не было никакого дела. Дурной, выбившийся из рук мальчишка -- бей его, запирай в карцер, записывай в кондуит, выгоняй! Простите, я, может быть, говорю так, как не следует говорить сыну...

Ванюшин. Нет, говори. Слушаю я тебя и сам не знаю, что думать. Ишь какой адвокат! Я не знал, что ты так и говорить-то умеешь.

Алексей. Не мудрено. Ведь как это ни странно, я с вами говорю первый раз в жизни. Я многое мог бы сказать вам, да мне неловко и стыдно говорить с вами.

Ванюшин. Говори.

Алексей. Не могу. Я только буду просить вас позволить мне уехать отсюда. Дайте мне на первое время денег, и я больше не буду вас беспокоить ничем. Вот что я решил.

Ванюшин. И ты, значит, бежишь от меня? Все бегут... Куда же ты поедешь?

Алексей. В Петербург. Постараюсь сдать экзамен на аттестат зрелости и жить уроками.

Ванюшин. Что же тебе дома не готовиться? Без всяких уроков мог бы жить.

Алексей. Дома! У нас дома жить нельзя, а не только готовиться. Здесь, не говоря ни слова, молча гнетут и сушат друг друга. Дышать свободно нельзя!

Ванюшин. Что у нас ладу нет в семье, это я сам чувствую, и тяжело мне. Так вот ты и растолкуй мне, старому старику, своим молодым умом, как быть. Что мне делать-то? Подсоби... Будь хоть ты человеком.

Алексей. Я не знаю, что вам сказать. Вы просите у меня совета,-- это так ново для меня, так необыкновенно.

Константин появляется в зале, он взволнован и бледен. Проходя через залу в гостиную, он успевает бросить Щеткину следующую фразу.

Константин. Вы распространяете сплетни! Я вам покажу, как сплетничать! (Обращаясь к Ванюшину, входит в гостиную.) Если вы не положите этому конец, я уйду из дому. Я требую, чтобы Щеткин не вмешивался в нашу семью и в доме у нас не жил!

Ванюшин. Что такое?

Константин. Щеткин изволит на меня наговаривать пасквили...

Щеткин вбегает в гостиную.

Щеткин. Я никогда ничего не говорил. Вы с ума сошли!

Константин. Вы говорили, что я живу с Еленой... Мерзавец! (Бросает в него пепельницей, но не попадает.)

Клавдия вбегает в зал и с Алексеем удерживает Щеткина. Арина Ивановна, Людмила, Аня и Катя стоят в арке. Леночка появляется в зале.

Ржавчина, проедающая каждого до костей! Он смел моим дружеским, совершенно братским отношениям к Елене дать такое пошлое толкование! Я не потерплю этого!

Алексей. А если я скажу: ты врешь!

Константин. Что такое? И ты... Не может быть, ты не Щеткин... Только он не может допустить между женщиной и мужчиной обыкновенной дружбы.

Алексей. А что значат ее слезы? Я каждую ночь слышу за стеной, как она плачет, придя от тебя наверх в три, четыре часа.

Ванюшин. Где Елена? Елену сюда...

Леночка робко входит.

Слышала? Что скажешь?

Леночка. Это, дядя, неправда. Я с Костенькой просто дружна... читаем, разговариваем...

Константин. Врут они оба! Они злятся на меня,-- один за то, что я не одобряю его попрошайничества, а другой на каждого кинуться рад. Я не виноват, что тебя выгнали из гимназии!

Аня, до сих пор сдерживающая себя, выступает вперед. Дыхание ее учащенно, часто хватается за горло и с трудом может говорить: спазмы и слезы мешают ей говорить.

Аня. Не смеешь... не смеешь... Алешу обижать... тоже... папашу... в глаза...

Людмила. Полно, Аня... что с тобой?

Аня. Мы с Катей все знаем... мы дневник ее читали... письма... (Вскрик и вает, обращаясь к Константину.) Нехорошо! Нехорошо... (С ней истерика, плачет и хохочет в одно и то же время.)

Щеткин и Людмила выводят ее из гостиной. Арина Ивановна, потрясенная всем слышанным, из доброй, кроткой старушки превращается в не похожую на себя женщину. С отчаянием, сжав кулаки, она подбегает к Леночке, кричит и топает ногами. Все удивленно смотрят на нее.

Арина Ивановна. Вон, греховодница, из дому! Вон! (За этой вспышкой след у ет мгновенный упадок сил. Она вся дрожит и с трудом стоит на ногах.)

Катя и Клавдия сажают ее на стул.

Константин. После таких сцен тебе нельзя здесь оставаться ни минуты. Чтоб прекратить этот скандал, я тебя отправлю домой. Едем на вокзал.

Леночка. Костенька!..

Константин. Едем. (Крепко сжимает ей локоть.) Только после твоего отъезда они все убедятся, что их догадки не имеют никакого основания. (Уводит Лено ч ку.)

Клавдия. Мама, лягте. Катя, отведи ее.

Ванюшин. Отведите... да за доктором пошлите.

Клавдия и Катя уводят Арину Ивановну. Ванюшин опускается на стул, долго молчит и потом начинает рыдать как ребенок. Алексей подходит к нему.

Алексей. Не надо так огорчаться... вы ни в чем не виноваты.

Ванюшин. Как не виноват-то? Мои ведь вы!

Алексей. Вы делали все, что, по вашему убеждению, было нужно нам, трудились, работали для нас, кормили, одевали, учили...

Ванюшин. Так откуда же вы такие?

Алексей. Сверху. Вот в том-то и дело, папаша, что мы жили наверху, а вы внизу. Внизу вы работали, трудились, чтобы нам жилось спокойно наверху... и мы жили как кто хотел, как бог на душу положит.

Ванюшин перестает рыдать и внимательно слушает сына, покачивая головой.

Ванюшин. Так... так...

Алексей. Вы знали, что мы чему-то учимся, что-то читаем, где-то бываем, но как мы воспринимаем, где бываем -- вы этого не знали. По крышам еще мальчишками мы убегали сверху и нередко взрослыми проделывали то же самое. Нас развращали няньки и горничные, мы сами себя развращали -- старшие младших. Все это делалось наверху, и вы ничего не знали.

Ванюшин. Так... так...

Алексей. Вы рождали нас и отправляли наверх. Редко мы спускались к вам вниз, если не хотелось пить и есть, а вы поднимались к нам только тогда, когда находили необходимым ругать нас и бить. И вот мы выросли, мы сошли сверху уже взрослыми людьми со своими вкусами, желаниями и требованиями; и вы не узнаете нас; вы спрашиваете -- откуда мы такие? Как, должно быть, тяжело вам! (Опирается руками на ручку кресла, на котором сидит Ванюшин, и плачет.)

Ванюшин целует его в голову.

Вы целуете? Ведь это первый поцелуй отца! Папаша!.. (Склоняется перед ним на колени и целует руку.)

Ванюшин. Поезжай... куда хочешь поезжай, помогать буду... (Крепко приж и мает его к груди.) Родной мой!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Новая обстановка в той же гостиной. Арка задрапирована тяжелой материей под цвет мягкой мебели; цветы в кадках и этажерка унесены; рояль заменен изящным пианино; изысканная мебель в современном вкусе и разных фасонов с преднамеренной небрежностью разбросана по всей гостиной; посредине оттоманка, у которой стоит высокая лампа с кружевным абажуром; тяжелые занавеси на окнах и на двери; новый ковер; на стенах остались старые бра; художественные картины заменены посредственными олеографиями в богатых рамках и изящными полочками с разными безделушками -- фарфоровыми куклами, коробочками и т. д.; на потолке бронзовая лампа со свечами. В зале новые, более изящные стулья и небольшая люстра посредине потолка. Электрические звонки. Семь часов вечера. Красный отблеск заката блестит на полу и освещает комнату красноватым светом. Ванюшин выходит из двери в халате и с компрессом на голове; идет он медленно, боязливо озираясь, как будто бы кого боится; садится у окна и долго смотрит на закат; в руке у него пачка кредитных денег, которую он прячет под халат.