Жан Расин - Трагедии

Беру в свидетели всевышних и благих:
И день, и ночь царишь ты в помыслах моих.
Пусть разделяют нас дела, заботы, стены,
Но сердце верное не ведает измены.

С какой холодностью клянешься ты сейчас,
Что пламень твой былой доселе не угас!
Зачем в свидетели ты призываешь вышних?
Чтоб убедить меня, не надо клятв излишних,
А для того, чтоб вновь покой обрел мой дух,
И вздоха твоего достаточно, мой друг.

Царица...

Ты, едва начав, теряешь силы
И, как в смущении, отводишь взор унылый.
Неужто ясного не видеть мне лица?
Ужель тебя гнетет доныне смерть отца,
И мрак души твоей смятенной не оставил?

О, если б до сих пор отец мой нами правил,
Как счастлив был бы я!

Стенания твои —
Сыновней, истинной свидетельство любви.
Но должное воздал ты памяти отцовой,
И от тебя твой Рим сегодня ждет иного.
Не смею говорить я о себе самой,
Хоть утешал тебя когда-то голос мой,
Хотя и мне, когда меня жестоко била
Судьба из-за тебя, всегда довольно было
Лишь слова твоего, чтоб слезы осушить.
Ты об отце скорбишь: с ним легче было жить;
Меня же (вспоминать об этом нестерпимо!)
Стремятся разлучить со всем, что мной любимо,
Меня, которая томится и скорбит,
Пробыв с тобой хоть час в разлуке, милый Тит!
Ведь я умру, узнав, что выросла преграда
Меж нами...

Пощади, владычица, не надо!..
В такой недобрый час так много доброты!
К неблагодарному щедра напрасно ты.

К неблагодарному? Недосказал ты что-то.
Не в тягость ли тебе любви моей щедроты?

Нет! Раз нельзя молчать, скажу: всего сильней
Сейчас любовью я испепелен своей,
Но...

Говори же!

Рим... Народ...

Чем ты взволнован?

Нет, Паулин, уйдем: язык мой словно скован.

Как! Он уже ушел, и снова я одна?
Фойника милая, но в чем моя вина?
Что значит, что — увы! — таит молчанье Тита?

Ума не приложу. Но вдруг тобой забыта
Размолвка некая? Припомни: может быть,
Его тебе в сердцах случилось оскорбить,
Прогневать?

Помню все: поступки, взгляды, речи
От самых первых дней и до последней встречи
И знаю, — о, поверь! — что можно лишь одну
Любовь чрезмерную поставить мне в вину.
Скажи по совести, не бойся сделать больно —
Неужто я могла задеть его невольно
Упреком за его сыновнюю любовь,
За то, что царства мне дарит он вновь и вновь?
Возможно, Рима он и впрямь сейчас боится,
И впрямь его женой не может быть царица?
О, горе!.. Но ведь сам твердил он сотни раз,
Что разлучить закон уже не в силах нас.
Да, сотни раз... Узнать должна я и сумею,
Зачем он все стоял, заговорить не смея.
Нет, нет, не в силах жить я с мыслью роковой,
Что он презрел меня или обижен мной.
Пойдем же вслед за ним. Мне кажется, Фойника,
Я разгадала все, что странно в нем и дико.
То ревность чуткая: проведал, верно, он,
Что Антиох в меня безудержно влюблен.
Сейчас царя он ждет к себе, мне говорили.
Не будем ни гадать, ни расточать усилий,
И то, что ранило меня так глубоко,
Развеется теперь мгновенно и легко.
Мой Тит, успех твой мал, и в нем не много славы.
О, если бы иной соперник величавый
Явился искушать любовь мою к тебе,
Повлек бы к более блистательной судьбе
Твою любимую, дарил ей царства, троны,
А ты — один лишь пыл своей души влюбленной,
Я и тогда б тебе не предпочла его,
И ты бы знал, что ты дороже мне всего.
Одним любимого я успокою словом.
Не бойся же, любовь, лети к победам новым.
Нет, зря несчастною считала я себя:
Пускай ревнует Тит — ревнуют, лишь любя.

Как! Уезжаешь ты? И так притом поспешно,
Что бегством твой отъезд покажется, конечно?
И попрощаться ты не захотел со мной,
И от меня, как враг, отъезд скрываешь свой.
Все — Рим и двор — решат, что поступил ты плохо,
А что же думать мне как другу Антиоха?
Ведь разве — ты признай — я дружбою своей
Не выделил тебя в толпе других царей?
Пока отец мой жил, тебе всегда открыто
Могло быть, Антиох, одно лишь сердце Тита.
Теперь, когда моя рука полна щедрот,
Ужели от меня достойнейший уйдет?
Ты, может, думаешь, что, позабыв былое,
Лишь о величии я одержим мечтою,
А прежние друзья отныне в стороне,
Уже ненужные, уже чужие мне?
Пренебрегающий щедротами моими,
Ты мне сейчас, мой друг, всего необходимей!

Я?

Ты.

Что ж даст тебе, властителю царей,
Тот, кто один из них — лишь милостью твоей?

Нет, царь, я не забыл, что делишь ты по праву
Со мною пополам моей победы славу;
Что между пленников, которых видел Рим, —
Все знают, — не один был пленником твоим;
Что в Капитолии развешаны трофеи,
Тобою взятые в сраженной Иудее.
Я не прошу тебя идти на смертный бой
И сокрушать врагов — мне нужен голос твой.
Ты Беренике друг, вернейший друг, который
Всегда готов ей быть защитой и опорой,
И в целом Риме нет ей ближе никого,
И отдал с давних пор ты нам себя всего.
Во имя близости, которой нет теснее,
Употреби, прошу, всю власть свою над нею,
Пойди к ней от меня.

Явиться к ней? Сейчас?
Я был ведь у нее — и был в последний раз.

Нет, нет, мне нужно, друг, чтоб ты пошел к ней снова!

Ей надо лишь тебя и никого другого.
Мой цезарь, почему не хочешь ты принесть
Избраннице своей столь радостную весть?
Ведь ныне вся она — надежда, нетерпенье.
Ручаюсь я тебе в ее повиновенье.
Сказала мне она, что скорый твой приход
О браке вашем весть ей ныне принесет.

О, как бы я желал, чтоб совершилось это,
Как счастлив был бы ждать блаженного ответа!
Да, все ей высказать сегодня я хотел,
Но вот — увы! — теперь разлука наш удел.

Как? Расстаетесь вы?

Так хочет рок злосчастный.
Не увенчает брак любви такой прекрасной.
Я тщетно тешился надеждой золотой:
Царица завтра же отправится с тобой.