Жан Расин - Трагедии

Я больше не хочу мучительных бесед,
Где одновременно участвую и нет.
В унынье горькое теперь меня приводит
Одно лишь имя Тит, что с уст твоих не сходит.
От равнодушных глаз я скроюсь навсегда,
Что смотрят на меня, не видя никогда.
Прощай! Я сохраню в душе твой образ милый.
Пока меня от мук не исцелит могила.
Не бойся, что, томясь в мучениях моих,
На весь я белый свет пойду кричать о них.
Нет, госпожа, одно услышишь обо мне ты —
Что смерть желанная меня настигла где-то.
Прощай!

Как жаль его. Так верен, так влюблен!
Удела лучшего заслуживает он.
Не правда ль, госпожа?

Внезапное прощанье
Оставит горькое во мне воспоминанье.

Я удержала бы его...

Безумна ты.
Мне долг велит навек забыть его черты.
Могу ль я потакать надежде безрассудной?

Но Тит еще молчит, и будет очень трудно
Вам римский обойти обычай и закон.
Суровостью своей меня пугает он:
Сын Рима вправе лишь на римлянке жениться,
И Рим не признает царей, а ты — царица.

Я не боюсь: меня всем сердцем любит Тит.
Сейчас он может все, и он заговорит.
Приветствовать меня придет сенат надменный,
И статуи того, кто сел на трон вселенной,
Увьет гирляндами ликующий народ.
Ты видела сама, какой нас вечер ждет.
Ты видела костры и факельное пламя,
Толпу, и фасции, и воинов с орлами,
Сенат и консулов, союзников-царей,
Которых озарил огонь его лучей —
Венца лаврового и мантии багряной,
Свидетельства побед и славы несказанной.
Недаром на него теперь со всех сторон
Так жадно каждый взор с восторгом устремлен.
Он всех пленил своей осанкой величавой,
Сердечной кротостью, открытой, нелукавой.
К нему безудержно стремятся все сердца.
Клянусь я, будь он сын безвестного отца,
Он был бы и тогда всех смертных властелином,
На троне утвержден порывом их единым.
Но будет!.. Нет конца мечтаниям моим!
Приносит в этот час весь необъятный Рим
Богам за цезаря и жертвы, и моленья,
Чтоб светел для него был первый день правленья.
Что ж медлим мы с тобой, Фойника? Время нам
О том же вознести молитву небесам.
А вслед за этим я, не ожидая Тита,
Сама к нему пойду сказать о том открыто,
Что жаждет вырваться из любящих сердец,
Когда снимаются запреты наконец.

Царь Комагены был уведомлен, конечно,
Что нужен мне?

Пошел к царице я поспешно, —
Как сообщили мне, он находился там, —
И не застал его, но слугам и друзьям
Велел просить царя сюда к тебе явиться.

Отлично. Но скажи, что делает царица?

Она в тот самый миг, когда я к ней входил,
Шла, цезарь, для тебя молить у вышних сил
Удач и здравия.

Друг преданный и милый!..
Увы!

Но, государь, к чему твой вздох унылый?
Почти что весь Восток отныне попадет
Под власть ее...

Пускай весь этот люд уйдет.

Весь город разузнать стремится поскорее,
Какая ждет судьба царицу Иудеи,
И беззастенчиво сейчас судачит Рим
О том, что с нею мы в сердцах своих таим.
Пора мне все решить, и я готов к ответу.
Какая же молва о нас идет по свету?
Ответь мне, Паулин.

Твердят повсюду все
О доблестях твоих и о ее красе.

Чего же от меня народ мой хочет верный?
Могу ли я на шаг решиться беспримерный?

Люби иль отврати от милой нежный взор —
С тобой всегда во всем согласен будет двор.

Прекрасно помню я, как он низкопоклонно
Терпел и одобрял все низости Нерона
И, угождать любым готовый господам,
Злодея прославлял, припав к его стопам.
Я знаю этот двор и не нуждаюсь в лести.
Мне нужно мнение людей ума и чести,
И я хочу слова бесхитростные их
Услышать, Паулин, сейчас из уст твоих.
Ты клялся мне не лгать! Из страха и почтенья
Не выскажет никто другой неодобренья.
Чтоб поскорей узнать всю правду без прикрас,
Просил я помощи твоих ушей и глаз.
За дружбу цезаря пусть это платой будет:
Ты должен мне сказать, как Рим рядит и судит,
И искренность твоя да станет навсегда
Мне вольным голосом всеобщего суда.
Ты должен мне сказать, что город наш великий
Взаправду думает о нежной Беренике.
Ужель, назвав ее супругой, цезарь Тит
Народ нечаянной ошибкой оскорбит?

Да, государь! Увы, никто в твоей столице
Назвать бы не хотел ее императрицей.
Пусть гордый стан ее и красота лица
Достойны и твоей порфиры, и венца,
И есть в ней римский дух, у чужеземцев редкий,
Но, государь, цари — ее отцы и предки.
Ты знаешь, есть у нас незыблемый закон:
Брак с чужеземцами нам запрещает он.
Законным отпрыском и гражданином Рима
Дитя такой любви считать недопустимо.
К тому же, некогда изгнав своих царей,
Мы имя царское, что было всех святей,
Возненавидели так яростно, что ныне,
Как память о былой свободе и гордыне,
Рим, верный цезарям, непобедимый Тит,
Ту ненависть в сердцах своих сынов хранит.
Сам Юлий, даже он, кто подчинил впервые
Своим велениям обычаи родные,
Своей женой назвать египтянку не смог [133],
Как яростно огонь любви его ни жег.
Антонию она была милее жизни [134].
Он стал изменником и славе и отчизне,
Но браком все-таки не сделал эту связь.
Он млел у ног ее, покуда, разъярясь,
Рим не настиг его в их царственных покоях
И смертью праведной не покарал обоих.
Прошли еще года. Калигула, Нерон [135], —
Увы, не обойти столь мерзостных имен! —
Имевшие один лишь облик человека,
Поправшие все то, что люди чтут от века,
И те единственный уважили запрет:
И брака гнусного при них не видел свет.
Как требовал ты сам, тебе напомню честно,
Что Феликс, бывший раб, Палласа брат безвестный,
Став мужем двух цариц [136], почти достиг венца;
И раз уж быть правдив я должен до конца,
Скажу тебе о том, что знают все на свете:
С твоей возлюбленной в родстве царицы эти.
Ужели родине понравится твоей,
Что ложе цезаря разделит дочь царей,
Когда в краю, где рок назначил ей родиться,
Вчерашнего раба в мужья берут царицы?
Так, благородный Тит, в столице говорят,
И очень может быть, что нынче же сенат,
Опору обретя в тревоге всенародной,
Все это выскажет открыто и свободно
И что у ног твоих, мой цезарь, вместе с ним
О лучшем выборе тебя попросит Рим.
Готовься, господин, к достойному ответу.