Павел Павловский - Тайна Пушкина

Н а т а л и. Всю ночь я не могла уснуть, на сердце как-то тяжело, и мысли все невеселые.

П у ш к и н. Лишь беспечальным сон сладок. Всякий ли день ты молишься? Твоя молитва лучше, чем моя…

Н а т а л и. Вечор ты был со мною резок, попрекал мне…

П у ш к и н. Уж ты прости меня, женка. Сержусь на всех и за все…

Н а т а л и. Меня ревнуешь более Отелло.

П у ш к и н. Отелло не ревнив, он доверчив… Шекспир был гениальный мужичок, он все проникнул.

Н а т а л и. За меня ты можешь быть покоен.

П у ш к и н. Женщина созданье слабое… Я прочитаю тебе из Вольтера. Вот… «…боюсь быть подобну рогатым мужьям, которые силятся уверить себя в верности своих жен. Бедняжки втайне чувствуют свое горе!»

Н а т а л и. Я перед тобою чиста душою и сердцем.

П у ш к и н. Тебе я верю, мой ангел. (Привлекает ее к себе.) У тебя до прелести чистый благородный лоб, моя мадонна. Я ничем не заслужил тебя перед богом. Ты чистое… доброе созданье.

Н а т а л и. Ты совсем переменился. Когда с другими, ты весел, а при мне скучаешь… Забываешь, что я твоя жена… моя гордость от этого страдает.

П у ш к и н. О чем ты, моя прелесть?! У меня такая пропасть дел, что голова идет кругом, кручусь, как береста на огне. Как нам дальше жить? Имения заложены, кругом долги, мы много проживаем. Непременно мне нужно иметь восемьдесят тысяч доходу, а где их взять?

Н а т а л и. Эти проклятые деньги, деньги и всегда деньги…

П у ш к и н. Они достаются мне через труды, а труды требуют уединения… Здесь я не работаю. Я не знаю, что предпринять!.. На мой товар спросу нет, перо валится из рук. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем неспокоен.

Н а т а л и. Уедем из Петербурга, уедем! Хотя бы на время. Я готова ехать с детьми за тобою.

П у ш к и н. В деревне я бы много работал. Никто не мешал бы мне думать… думать до того, что голова закружится… Но как оставить Петербург?.. Как брошу я журнал, да и архивы… мой Петр.

Звонок.

Да и некуда нам ехать. Я собирался быть этой осенью в Михайловском… видно, в последний раз… Как оно мне ни дорого, придется все же его продавать. А ехать с малыми детьми в Болдино?.. Там и дома господского нет.

Н и к и т а (входит) . Петр Александрович Плетнев.

П у ш к и н. Проси, проси!.. И дай, Никита, мне одеться.

Н и к и т а. Слушаюсь.

Н а т а л и. Не буду вам мешать. Дай мне, пожалуйста, ту книгу в зеленом переплете… «Опасные связи».

П у ш к и н. Шодерло де Лакло?! Зачем тебе марать воображение? У тебя и так горячая голова, а нравы в этом свинском Петербурге не из лучших. Ты скверных книг не читай!..

Н а т а л и. Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель. (Уходит.)

П у ш к и н. О бедность! Затвердил я наконец урок твой горький! Чем я заслужил твое гоненье, властелин враждебный, суровый сна мучитель?

П л е т н е в (входит) . Все ждут от него подвига, а он валяется в постели, гуляка праздный!..

П у ш к и н. Здравствуй, душа моя!

Здороваются.

Подвиг — вещь сокрытая.

П л е т н е в. Дух праздности и уныния — вот два величайших врага человека!

П у ш к и н. В тебе дух смиренномудрия. (Смеется.) Я работал до первых петухов, спасался от тоски. Когда я пишу, только тогда знаю истинное счастье.

П л е т н е в. Все про Петра Великого материал собираешь?

П у ш к и н. Я еще не могу досель постичь и обнять вдруг умом этого исполина: он слишком огромен для нас. Я пойду одеться, а ты посмотри на столе. Разного товару заготовил. (Протягивает листок бумаги.) Эту пиесу ты еще не знаешь. Я скоро. (Уходит.)

П л е т н е в (читает) . «Из Пиндемонти». Опять… подражание итальянскому. Зачем это ему? (Читает.)

(После паузы.) Так досель он не писал… Зреет умом и силой выражения. (Берет со стола другой листок, читает.) «О скоро ли я перенесу мои пенаты в деревню… Поля, сад, книги, труды поэтические — семья, любовь… Религия, смерть…»

П у ш к и н (входит) . Что скажешь, мой критик строгий?

П л е т н е в. Пиеса твоя прекрасна! Сила ее в достоинстве мысли.

П у ш к и н. Что же составляет достоинство человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек.

П л е т н е в. Зачем только сия мистификация — подражание итальянскому. В пиесе весь ты сам.

П у ш к и н. А «чуткая» ценсура? Ты еще в тисках ее не побывал! Никогда русские писатели не были столь притеснены, как нынче!.. А я более всех!.. Уваров негодяй и шарлатан. А его клеврет Дундуков преследует меня своим ценсурным комитетом.

П л е т н е в. Твой ценсор — государь.

П у ш к и н. Им одного согласия государя мало. Да и государь не жалеет красных чернил. Вспомни «Медного всадника». И хотя я совсем на мели, буквально без гроша в кармане, поэму с замечаниями его величества высочайшей ценсуры печатать не стану. Более двух лет тому прошло… Пусть полежит детям моим в наследство. «Независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы…» Это из Вольтера.

П л е т н е в. Человек высшего назначения не ищет ничего, лишь бы ему совершить по убеждению свое призвание.

П у ш к и н. А жить на что? Я совершенно не умею писать для денег. Было время, литература была благородное аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок… Книгопродавцы рады меня притеснять, они хуже нежели мошенники… Мое положение ложно.

П л е т н е в. Есть средство все поправить. Взял бы да и продолжил «Онегина». Покамест твой Евгений жив, жени его.

П у ш к и н.

Поэзия, кажется, для меня иссякла. Я весь в прозе: да еще в какой! Теперь мой кумир Петр Великий.

Из глубины комнат доносится голос Александрины, она поет романс Титова «Талисман»: «Милый друг! От преступленья, От сердечных новых ран, От измены, от забвенья Сохранит мой талисман…»