Лев Синельников - Сильнее смерти

Ш у р и к. Не поймать меня, гады! Я здесь все ходы и выходы знаю. Здравствуйте!

П е т р. Что тебе нужно, хлопчик? (Леониду.) Твой знакомый?

Л е о н и д. Нет.

П е т р (Олегу) . Твой?

О л е г. Не знаю его.

Ш у р и к (огорченно) . Не узнали! (Петру.) А кто меня учил: поменьше божись, не то буду штрафовать. Каждый раз — щелчок по носу.

П е т р (берет его за плечи, вглядывается) . Шурик?!

Ш у р и к. Я! Чтоб мне провалиться на этом месте!

О л е г. Болельщик нашей команды номер один.

П е т р (Шурику) . Постой, старик. Что же это получается? Согласно законам природы тебе бы полагалось за этот год вырасти сантиметров на пять, а ты…

Ш у р и к. Расту вниз? Я знаю… (Совсем как взрослый.) Трудно стало жить на белом свете… Очень трудно.

Л е о н и д (после паузы) . Ты что мне подмигиваешь, малыш?

Ш у р и к. Это все время у меня.

Л е о н и д. Перекупался или простыл?

Ш у р и к. Нет… Когда на Бессарабке матросов наших из Днепровской флотилии вешали… Вася был среди них… Братишка мой… Вы его знали. Он, когда бывал на берегу, всегда приходил на ваши матчи. Тогда я зайцем через забор не лез. Сидел, как барин, во втором секторе… (После паузы.) Я на дереве сидел, все видел… (Пауза.) Был брат Вася — нет его… Только форма осталась. Соседка перешила — великовато. Если бы мама… Она мирово шила…

П е т р. Где твоя мама?

Ш у р и к. Узнала про Васю — тронулась. То плачет, то смеется. Говоришь с ней — не отвечает. Отвезли ее в Кирилловскую больницу.

П е т р. Может, вылечат.

Ш у р и к. Уже вылечили… Всех больных увезли… в душегубках. И остался я один с голубями.

О л е г. Иди ко мне, Шурик. (Усаживает его, гладит по голове.)

Ш у р и к. Он, больно!

О л е г. Шишки… И синяк под глазом… С голубятни упал?

Ш у р и к. Голубей уже нет. Гады приказ наклеили: уничтожить голубей. Иначе расстрел. А как я могу их уничтожить? Поехал на Куреневку, отпустил… Прилетели. Увез в Пущу, в лес… Прилетели — ученые… Помните, я всегда их выпускал на стадионе, когда вы забивали гол «Спартаку» или «Торпедо». А потом… (В голосе послышались слезы.) Разрешил Мишке Рябому их забрать. У него пять сестер… Еще тощее меня… За два дня всех голубей съели… Им что — птица, и все. А мне они как родные были. Я с ними разговаривал, и они меня понимали, чтоб я провалился, если нет!..

Пауза.

О л е г. А синяк?

Ш у р и к. Свежий. Рыжий сбил вас, Олег Николаевич, а судья, холера, не дал им пенальти. Я как заору: «На мыло!..» А мне сверху кто-то по башке. Оглянулся — офицер. Я ему: «Чего дерешься?» Он меня опять по башке. Я ему: «Все равно не выиграть вашим!» Он меня в глаз. Я плюнул. Он за наган. А меня под скамейку втащили, и я под ногами вылез в другой сектор. Он за мной. Все наши встали, мешают ему, а мне помогают. Шуму было! Только что он меня опять увидел — за мной. А я — сюда.

Л е о н и д. Плюнул?

Ш у р и к. Да.

Л е о н и д. И не подумал, стоит ли игра свеч?

Ш у р и к. Что?

П е т р. Дядя Леня иногда заговаривается.

Ш у р и к. Вы им наклепайте! Они мазуны, только здоровые и нахалы. Знают — судья за них. А вы в тысячу раз лучше их играете, чтоб я провалился! Выиграете, да? (Оглядывает всех.) Конечно, без Олега Николаевича вам трудно будет выиграть. (Умоляюще.) Но вы не давайте забить им ни одного мяча. Пусть знают гады: киевлян им не победить!

Появляется К о л о м и е ц. Он в старом костюме, сгорблен. Часто оглядывается. Тихо стучит в дверь.

П е т р (Шурику) . За шкаф!

Шурик прячется.

Кто там?

К о л о м и е ц (приоткрывая дверь) . Разрешите?

П е т р. Что вам нужно?

К о л о м и е ц. Здесь лежит молодой человек, которого ранили на поле? Если разрешите, я осмотрю его раны.

П е т р. Вы кто?

К о л о м и е ц. Я? Номер девять тысяч семьсот двадцать четыре. Разрешите, господа, осмотреть больного? (Подходит к Олегу.) Безумие! Кровоточащие раны — рубашкой. (Олегу.) Будьте настолько любезны, повернитесь к окну… (Развязывает раны.) Согните ногу… Еще… Теперь эту… Слава богу, кости целы. (Достает бинт и йод. Мажет йодом раны.)

Олег стонет.

Потерпите, молодой человек… Сейчас забинтуем… (Бинтует.)

Л е о н и д. Вы кто, папаша, фельдшер?

К о л о м и е ц. Почти.

О л е г. Вас кто-нибудь прислал?

К о л о м и е ц. Нет. Увидел, как вас оставили без помощи за воротами. Так, кажется, называются у вас два столба с перекладиной? Немецкие коллеги не соизволили оказать вам помощь…

Л е о н и д. Вы врач?

К о л о м и е ц. Почти.

Л е о н и д. А если точнее?

К о л о м и е ц. Я — номер девять тысяч семьсот двадцать четыре… Живу рядом… Вышел… (Показывает на бинты, йод.) Достал вот эти остатки роскоши… Все, молодой человек. Постарайтесь три-четыре дня не вставать. Прошу прощения, господа. (Идет к выходу.)

Л е о н и д. Погодите! Кто же вы?

К о л о м и е ц. Я — номер девять тысяч…

Л е о н и д. Папаша, есть же у вас имя, отчество, фамилия.

К о л о м и е ц. Все было. Был некий сгусток одухотворенной материи, именуемой Коломийцем Никитой Васильевичем. Доктором медицины. Заведующий кафедрой нейрохирургии Киевского медицинского института. Остался сгусток неодушевленной материи за номером девять тысяч семьсот двадцать четыре. Вот и все, господа. (Идет.)

Шурик выходит из-за шкафа.

Л е о н и д. Погодите, папаша!

К о л о м и е ц (останавливается) . Что вас еще интересует? Сидел в лагере. Среди таких же бывших… врачей, артистов, педагогов. Переносил городские нечистоты на поля орошения и ждал своей очереди. Рассчитал с большой долей вероятности, что она наступит через месяц, когда окончательно обессилею. И вдруг фортуна улыбнулась. Ущемленная паховая грыжа у начальника лагеря. Далеко от города, на охоте. Пока довезли — положение тяжелейшее. Немецкие коллеги спасовали. Отыскали меня. Оперировал. Он выжил. Сегодня меня освободили. А остальные номера, по десять тысяч включительно, ждут своей очереди. Иду по Киеву, мертвый город… Только у стадиона — толпы людей. Облава? Бабий Яр? Нет, матч… Киевляне — немцы. Пошел вслед за толпой. (Оглянулся, тихо.) И знаете, что я почувствовал там, на трибунах? Киев не совсем уж мертвый город, господа!

О л е г. Спасибо вам, отец…

К о л о м и е ц. Избавьте от благодарностей. Благодарить должен я. Мне казалось, во всем мире остались только завоеватели и номера. От первого до многих миллионов. А увидел, как вы отважно на поле боролись с завоевателями, — впервые за много месяцев начал в этом сомневаться. Вы вызвали у сгустка материи чувство сомнения, господа, и еще кое-какие чувства, в которых я пока еще не могу разобраться.

П е т р. Мы благодарим вас, товарищ!

К о л о м и е ц. Как вы сказали? Товарищ?! (С рыданием в голосе.) То…ва…рищ!