Александр Кургатников - Практически счастливый человек

К о ш е л е в. Ничего не помню, Борис. И помнить не могу.

Р ы т о в. Значит, я вру? Оговариваю? Знал я, что ты запрешься, хитрый Митрий. Знал. Эх, жаль, что, случаем, в тебя не попал…

В е р а В а с и л ь е в н а. Дмитрий Павлович, вы действительно не помните?

К о ш е л е в. Нет. Понарошке.

Л а р у ш к и н. Дмитрий, съешь-ка. Уж очень ты накалился. (Протягивает ему что-то.) Спецтаблетки для начальства. От сердца, конечно.

К о ш е л е в. Ничего. Сердце не зад, на нем не сидеть.

Л а р у ш к и н. Мы с Дмитрием тридцать лет в одной упряжке. Правильно: и крутило, и хитрован, но чтобы заложить кого-то по-крупному — этого не было.

А н т и п и н. Я Рытова не тридцать лет знаю, поменьше, но врать он не станет, могу сказать точно.

В а л д а й ц е в (по-прежнему с иронией, но теперь эта ирония приобрела скорее оборонительный оттенок) . Сергей Александрович, я в эн плюс первый раз призываю — закрыть прения. Иначе зароемся в такое… Краном не вытянешь.

С а в и ч. Не согласен. (Подошел к телефону, набрал номер.) Савич. Должен извиниться… Нет, не в очереди за джинсами. В комплексном отделе. Непредвиденное обстоятельство. С вами мой зам, он в курсе. (Повесил трубку.) Через десять минут я должен вернуться к нашим гостям и объяснить, что и почему. Отдел со сложившейся репутацией, лучший в институте, головной в министерстве, выдвигается на Госпремию — и такой сбой. После всех новых открытий в молчанку играть невозможно. Вот давайте выясним, как дошли до жизни такой.

Л а р у ш к и н. Нет же логики никакой, просто фантастическое невезение.

В а л д а й ц е в. Кирпич с крыши, говоря строго научно.

К о ш е л е в. Цепь нелепых случайностей. Даже не технических…

А н т и п и н. Какие случайности? (Встал, резко отодвинул стул.) Тут закономерность прет отовсюду. Начиная с проекта. (Взял проект.) Помните, тогда Голубой меридиан как раз разворачивался. Вот мы и выпихнули сырой материал. Высвободили время. (Положил проект, взял протокол.) Протокол. Решили работать по устаревшим чертежам — Голубенький наступал на пятки. И дальше в том же духе. Заложили мы Тимохино. В честь Голубого меридиана.

В е р а В а с и л ь е в н а. Не то слово, Алексей. Не надо так. Не заложили. Сил не хватило. Такую глыбину толкаем — естественно, замотались.

К о ш е л е в (явно с каким-то внутренним облегчением: слово найдено) . Верочка права. Самая сверхобъективная причина — замот и перегруз.

Л а р у ш к и н (эхом) . Замот и перегруз.

С а в и ч. По-русски — перегрузка. Для значительности, что ли, в мужском роде? Сколько у нас изыскателей по штатному?

К о ш е л е в. Сорок.

С а в и ч. А в натуре?

К о ш е л е в. Двадцать восемь. Кому охота мотаться по командировкам от крещения до креста, как говорится.

С а в и ч. Вот подготовьте цифры. И сколько изыскателей не хватает, и сколько объектов идет параллельно, и с машинным парком как — все. Вот сейчас же, не откладывая.

К о ш е л е в. Люда, книгу учета.

Л ю д а (сощурившись, глядит на Кошелева в упор) . Я, считайте, уже уволилась. (Пошла к дверям, остановилась.) Меня Тимохино интересует, а не книга учета. Кинут вам круг, не беспокойтесь. Поскольку честь мундира и все такое. (Вышла.)

А н т и п и н. Я, наверное, не так сказал, сделикатничал. Раз вы все это вывели в замот. Какой замот? Прекрасно ведь знаем: правильное согласование выдать — полчаса. Чертеж проверить — пятнадцать минут. Быстрее, чем выкурить сигарету в коридоре. Просто нам наплевать было на все, кроме Голубого меридиана. Голубой меридиан — это престиж, о нем в газетах пишут. Да элементарное даже — денег больше: премии, аккорды, надбавки. Я ведь только и делал что тасовал экспедицию, чтобы всем Голубенького хватило, всем бы отломился кусочек. А Тимохины разные — это так, повседневщина. И сколько таких Тимохиных спустили абы спустить. Чего теперь удивляться этому взрыву. Это не случайность. И не замот. Это отсутствие интереса — иначе говоря, безразличие. На языке закона — халатность. В этом мы и виноваты.

Долгая пауза.

В а л д а й ц е в (нарочито отстраненно) . Халатность — это уже статья. От года до пяти.

С а в и ч. Как мне с этим прикажешь идти к замминистра? Или, может, сам пойдешь?

Р ы т о в. Он еще одной десятой не сказал.

В е р а В а с и л ь е в н а (тихо, устало) . Перестань, Борис.

Л а р у ш к и н. Ну, Алексей, похоронил ты нас. И отходную спел. Легко тебе выговорилось — халатность. Я здесь сорок лет, с филиала начиналось, с подвальчика, а сейчас — институт, союзный; утром идешь: к нашему подъезду — сплошной поток. Что же — халтурщики все? Не весь же институт вешать. Пусть кто-то один ответит. Вот я. Что говорить — виноват. И чертеж я проверял, и на изыскания ездил. Вот давайте я и буду отвечать. Мне — что? Жизнь, считайте, позади. Жена умерла, сын взрослый, известно — своей семьей. А институту я за многое благодарен, есть что вспомнить. Вон у меня дома карта Союза висит, я точками отмечаю, где побывал: вся карта рябенькая.

В а л д а й ц е в. Так в козлы отпущения и я могу. Выдвинем кандидата в преступники и разойдемся.

С а в и ч. Михал Михалыч, у вас инфантильные представления о юстиции. Думаете, достаточно прийти и объявить: я виноват — и вопрос исчерпан? Игра в благородство — занятие богоугодное, но нерентабельное.

К о ш е л е в (подошел к Ларушкину, положил руку ему на плечо) . Милый ты человек, Михалыч, интеллигент. Какой из тебя козел отпущения, ты по штатному расписанию землекоп второго разряда. (Повернулся к Рытову.) Вспомнил я, Борис. Говорил ты, было дело. Когда ты про матрешек начал, я вспомнил.

Р ы т о в. Правильно сделал, Дмитрий Павлович, что вспомнил. А то бы я за тебя беспокоился, как дорогу будешь переходить. На нашем проспекте движение интенсивное.

К о ш е л е в. Да не пужай ты меня божьим судом, я атеист. (Медленно вернулся к своему столу, сел, полистал календарь.) Не записал. Забыл. Ждал синьора Ванелли.

Пауза.

С а в и ч. А вы, Рытов, должны были напомнить еще и еще раз. Сто раз, если нужно.

Р ы т о в. Я же на трассе всю дорогу…

С а в и ч. Написать могли.

Р ы т о в. Хотел… А после злость взяла. Пускай начальство беспокоится. Они там в кабинетах кайф ловят, а я… (Пауза.) Я ведь сразу все вспомнил, как Татьяна позвонила. Сижу и думаю: я-то тогда из амбиции, а мужики тимохинские при чем? Я ж кого — их наказал. А-а… (Стукнул ладонью об угол стола.)

В е р а В а с и л ь е в н а. Мы тут размышляем, что сказать дяде с погонами, что министру… Найдутся слова. А что сказать мужикам тем?.. Или просто себе?

К о ш е л е в. Ну, себе — все ясно. (Медленно, как будто просматривая каждое слово на свет.) Вот я сколько себя помню инженером — глухая каждодневщина. Лепишь и лепишь всю дорогу одно и то же. Мозги плесневеют. Считай, вся жизнь — сплошное Тимохино. А тут — такой подарок. Инженерный праздник. Да не только инженерный. На старости лет перешел в новое качество. Государственный деятель. Даю интервью. Иностранцев принимаю, в Италию с Верочкой оформляемся. Уж чего говорить — на Госпремию выдвинули, дать, само собой, не дадут, но — ощущение!.. У меня дружок есть, вместе кончали. На космос работает. У меня перед ним раньше был комплекс неполноценности: у него космос, а у меня что? Так, семечки. Теперь другое дело. У тебя проблема века, и у меня — проблема века. Поговорка есть такая: что нам хлеб, были бы пироги. Так вот. Голубой меридиан — пирог. За пирогом про хлеб и забыли.